Анафем - Нил Стивенсон

— Всякий теор, занимавшийся этими вопросами, рано или поздно приходит к выводу, что кнооны существуют независимо от происходящего в конкретный момент в человеческом мозге, — сказал Пафлагон. — Для этого достаточно применить весы светителя Гардана. Как проще всего объяснить факт, что люди, работавшие независимо в разные эпохи, в разных субдисциплинах, даже в разных космосах, вновь и вновь получали одни и те же результаты? Результаты, не противоречащие друг другу, хотя и доказанные разными способами. Результаты, часть которых можно развернуть в теории, идеально описывающие поведение материального мира. Самый простой ответ — что кнооны действительно существуют и находятся вне нашей причинно-следственной области.

Зазвенел Арсибальтов колокольчик. Я тоже решил пойти в мессалон. Мы с Арсибальтом сняли со стены большое изображение икосаэдра, пришпиленное к ковру за спиной у фраа Пафлагона. Карвалла и Трис подошли и помогли нам убрать ковёр, за которым оказалась грифельная стена. Тут же стояла корзина с мелом. Диалог переключился на обсуждение сложного протесизма. Арсибальту пришлось чертить схемы вроде тех, которые фраа Крискан рисовал на земле по пути к Блаеву холму, когда объяснял мне и Лио «товарный состав», «расстрельный взвод», «фитиль» и так далее. Игнете Фораль это было, разумеется, давно знакомо, но для некоторых оказалось новым. В частности, Ж’вэрн задал несколько вопросов. Эмман, вопреки обыкновению, понимал меньше своей препты, так что пока мы украшали сладкое, я вставлял короткие пояснения всякий раз, как его глаза начинали стекленеть.

Я вернулся в мессалон, когда Пафлагон заканчивал объяснять «фитиль»:

— Самый общий случай ациклического орграфа. Здесь нет различия между так называемыми теорическими мирами и обитаемыми: Арбом, Кватором и остальными. Впервые у нас появились стрелки, ведущие от Арбской причинно-следственной области к другим обитаемым мирам.

— Хотите ли вы предположить, — спросил фраа Лодогир, словно не до конца веря своим ушам, — что Арб может быть Гилеиным теорическим миром для какого-то другого населенного людьми мира?

— Для любого числа таких миров, — сказал Пафлагон, — которые, в свою очередь, служат гэтээмами для следующих.

— Но как можно проверить такую гипотезу? — вопросил Лодогир.

— Никак, — сказал фраа Джад. Это были его первые слова за весь вечер. — Если эти миры не придут к нам.

Лодогир звучно расхохотался.

— Фраа Джад. Мои аплодисменты! Чем был бы наш мессал без ваших блистательных острот? Я не согласен ни с одним словом, прозвучавшим из ваших уст, но вы безусловно создаёте атмосферу крайне занимательной — по причине своей непредсказуемости — застольной беседы!

Начало его реплики я слышал в мессалоне, конец — из репродуктора в кухне, куда ушёл со стопкой пустых тарелок. Эмман стоял у тумбы, на которой мы разложили фототипии, и что-то набирал на жужуле. Он поднял голову, только когда из репродуктора донёсся голос Игнеты Фораль:

— Материал интересный, объяснение превосходное, но я в полной растерянности. Вчера мне рассказали одну историю о том, как следует понимать множественность миров. И она была связана с Гемновым пространством и мировыми путями.

— А я полдня растолковывал её сперва одним бюрократам, потом другим, — посетовал Эмман, театрально зевая. — И теперь нате!

— Теперь, — говорила Игнета Фораль, — мы слышим совершенно другой рассказ о них же, никак не связанный с первым. Я невольно задаюсь вопросом, не принесёт ли завтрашний мессал третью историю, а послезавтрашний — четвёртую.

Разговор на какое-то время сделался малоинтересным. Сервенты ринулись убирать со стола. Арсибальт вразвалку вошёл на кухню и занялся бочонком.

— Мне надо подкрепить силы, — объявил он, — потому что я обречён до конца вечера рисовать световые пузыри.

— Что такое световой пузырь? — тихо спросил меня Эмман.

— Схема, позволяющая объяснить, как информация — причинно-следственные отношения — распространяется в пространстве и времени.

— Во времени, которого нет? — дежурно пошутил Эмман.

— Ага. Но ты не волнуйся. Пространства тоже нет, — сказал я. Эмман посмотрел на меня пристально и решил, что я всё-таки его подкалываю.

— Кстати, как поживает твой друг Лио? — спросил Эмман. Я удивился, что он запомнил имя, хотя формально их не знакомили и общего разговора почти не было. Впрочем, на конвоксе люди встречаются по тысячам разных поводов — может быть, они сталкивались раньше. Я бы и внимания не обратил, если бы не наш с Лио разговор. Вчера мне с Эмманом было легко, сегодня — трудно. Близкие мне люди вошли в тайное общество, некоторые (Ала) даже его возглавили. Мне предлагают в него вступить, и одновременно Эмман выражает желание идти со мной на лукуб. Что, если мирская власть о чём-то проведала, и подлинная цель Эммана — выведать через меня подробности? Мысль была неприятная, но я понимал, что отныне мне предстоит сделаться подозрительным.

Всю прошедшую ночь я пролежал без сна из-за смены часовых поясов и страха перед Четвёртым разорением. Хорошо, что большую часть дня занял пленарий, на котором рассказывали про ночной гамбит со спутником, показывали фототипии и спили. На задних скамьях в унарском нефе было темно и просторно: я подремал, навёрстывая упущенный сон. Когда всё закончилось, кто-то меня разбудил. Я встал, протёр глаза и увидел в другом конце нефа Алу — впервые с тех пор, как она шагнула за экран после воко. Она стояла в кружке более высоких инаков, по большей части мужчин старше неё, и, судя по виду, убеждённо отстаивала свою точку зрения в каком-то важном споре. Среди её собеседников было несколько мирян в военной форме. Я решил, что сейчас не время подбегать и здороваться.

К реальности меня вернул голос Эммана.

— Эй! Раз! Раз! Сколько пальцев видишь? — Он держал передо мной растопыренную пятерню.

Карвалла и Трис захихикали.

— Как там Лио? — повторил Эмман.

— В делах, — ответил я. — В делах, как и все мы. Работает с инаками Звонкой долины.

Эмман покачал головой.

— Приятно, что долисты разминаются. Интересно будет посмотреть, как они болевым приёмчиком вырубят Сжигатель планет.

Я покосился на фототипии. Эмман сдвинул несколько верхних и вытащил детальный снимок отделяемого отсека на одном из амортизаторов. Это было гладкое серое яйцо, заключённое в решётчатую конструкцию, на которой крепились антенны, двигатели и сферические баки. Очевидно, эта штука могла отстыковываться и перемещаться самостоятельно. Удерживающие её кронштейны-захваты проходили через решётку и держали непосредственно яйцо. Это обстоятельство привлекло внимание конвокса. Был рассчитан размер кронштейнов. Они оказались невероятно большими. Это могло потребоваться в одном случае — если яйцо очень тяжёлое. Невероятно тяжёлое — явно не просто герметичный контейнер. Может быть, у него очень толстые стенки? Однако ни один обычный металл не давал массы, для удержания которой нужны были бы настолько мощные кронштейны. Объяснение для такой плотности — количества протонов и нейтронов на единицу объёма — могло быть только одно: яйцо сделано из металла, находящегося так далеко в периодической таблице элементов, что его ядра — в любом космосе — нестабильны. Способны к самопроизвольному распаду.