Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Много лет спустя Черчилль откровенно написал: «Народ Индостана… прошел через эту войну на плечах нашего маленького острова». С 1942 года защита Индии обходилась Британии ежедневно почти в миллион фунтов стерлингов, сумма, зафиксированная контрактами, составленными в Индии по завышенным ставкам и довоенному инфляционному валютному курсу. По сути, вице-король и Индия выставляли Лондону счета за защиту Индии. Черчилль сообщил вице-королю, лорду Линлитгоу, что правительство его величества оставляет за собой право предъявить встречный иск после войны. Однако для Черчилля факт, что больше миллиона индусов и мусульман «вызвались служить» (курсив Черчилля), чтобы защитить Индию, перекрыл все критические замечания в адрес имперской политики правительства его величества со стороны Рузвельта, Ганди и любого другого. Преданность, а не британская имперская мощь связывала Индию с Лондоном. В ответ, написал Черчилль, Лондон «активно защищал» Индию от «ужасов и опасностей мировой войны»[1269].

В переписке Рузвельт с Черчиллем продемонстрировали способность говорить о личном, когда это требовалось, – передавали наилучшие пожелания супругам или несколько слов поддержки, если товарищ одного из них оказывался в затруднительном положении. Почти сразу после эпизода с Индией Рузвельт подарил Черчиллю марку, которая не выпускалась в Аргентине с августа прошлого года. В этом жесте был весь Рузвельт – корректный, сдержанный, символичный, как и его беседы у камина. Черчилль ответил с типичной черчиллевской претенциозностью: отправил Рузвельту собрание сочинений Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля[1270].

В воспоминаниях Черчилль подверг резкой критике позицию старого друга. В ответ на заявление президента, что британцам просто нужно уйти из Индии, он написал: «Я счастлив, что события [война против Японии] сделали подобный безумный шаг невозможным». Идеализм – это хорошо, продолжал Черчилль, но не «идеализм за счет других людей и без учета последствий разрушений и потерь, обрушившихся на миллионы обычных семей». Разрушения и человеческие потери обрушились на Индию в 1946 году и привели в 1947 году к разделению на Пакистан и Индию, после убийства тысяч индусов и мусульман и миллионов, которые были вынуждены переселиться в другие районы[1271].

Гопкинс приехал в Лондон не для того, чтобы обсуждать Индию; он сопровождал генерала Джорджа Маршалла, прибывшего ознакомить Черчилля и британских военачальников с американской стратегией в Европе. План Маршалла, составленный Эйзенхауэром, был прост. Операция Sledgehammer («Кувалда») должна была ослабить давление на русских, которые, как считал Эйзенхауэр, скоро окажутся в отчаянном положении. Несколько дивизий должны были высадиться на побережье Франции около Шербура, на полуострове Котантен. В этом плане, телеграфировал Рузвельт Черчиллю, «мое сердце и мысли». Но Черчиллю план не понравился. Он сказал Рузвельту, что операцию следует предпринять только в том случае, если Россия будет выигрывать, а не проигрывать, поскольку, если Россия «находится в отчаянном положении, мы не поможем ни ей, ни себе, если потерпим фиаско»[1272].

Маршалл впервые столкнулся с привычкой Черчилля поздно ложиться спать и с его длинными монологами, в этот раз о Гражданской войне в Америке и Первой мировой войне. Брук отметил, что Маршалл «очевидно, не привык поздно ложиться спать, и ему это совсем не нравилось!». Маршалл сказал Бруку, что обычно он уходит с работы около шести часов вечера, затем совершает небольшую прогулку верхом, далее следует ранний ужин и что он встречается с Рузвельтом раз в месяц или в полтора. Брук ответил, что он был бы счастлив, если бы не видел Черчилля хотя бы шесть часов. Несмотря на поздние бдения и черчиллевские отступления от темы, в ходе переговоров британцы явно стали склоняться в пользу высадки в Европе в этом году. В любом случае проблему решило отсутствие транспортов и десантных судов; американцы не могли доставить в Британию даже три дивизии. Это означало, что британцы будут в авангарде любого вторжения, и следовательно у британцев было право вето на любое подобное предложение. Кроме того, хотя британские проектировщики создавали искусственные гавани для обеспечения войск на побережье, они отставали от графика как минимум на год. К тому же не предпринималось никаких усилий по изготовлению танков, предназначенных для расчистки минных полей и для огнеметных танков. Но больше всего Брука беспокоило, что десантные суда, имевшиеся в Британии, могли доставить на побережье первой волной всего 4 тысячи человек, сила столь незначительная, что будет сразу уничтожена.

Это был самый серьезный вопрос, на который у Маршалла не было ответа. Брук написал в дневнике, что, хотя Маршалл показался «обаятельным человеком и держался с большим достоинством… благородным человеком… на меня не произвели впечатления его умственные способности». Когда Брук выразил удивление по поводу того, что Маршалл ничего не сказал относительно того, что союзники будут делать после высадки – пойдут на восток, на юг или на север, – Маршалл промолчал, и Брук был потрясен, когда Маршалл сказал, что «о стратегии он еще даже не думал». Тем не менее Маршалл уехал в Вашингтон в полной уверенности, что британцы приняли его предложение совершить высадку в этом году. На самом деле Черчилль согласился только на то, чтобы обдумать его предложение[1273].

Черчилль проделал с Маршаллом то, что Брук с британскими военачальниками регулярно проделывали с Черчиллем, предлагавшим план, который им категорически не нравился: выражали энтузиазм, а затем тщательнейшим образом изучали предложение. Исмей, заметив черчиллевский маневр, сказал военачальникам: «Наши американские друзья отправились домой, ошибочно считая, что мы согласились и на операцию «Раундап», и на «Кувалду»… Думаю, нам стоит сказать правду, всю правду, напомнив американцам об ужасах последней войны и о поражении в 1940 году, и объяснить Маршаллу, что вторжение может быть предпринято только в том случае, если у нас будет «железная уверенность» в успехе»[1274].

Джордж Маршалл, как все солдаты, не доверял политикам. Но апрельская встреча с Черчиллем развеяла его недоверие; Маршалл считал, что нашел в Черчилле настоящего политика, человека, которому он может верить. В свою очередь Черчилль нашел в Маршалле человека, которого мог уважать, человека, который говорил правду, не задумываясь о политической цене вопроса. Черчилль испытал раскаяние, когда Маршалл спустя несколько недель после отъезда из Англии понял, что британцы не собираются высаживаться во Франции в 1942 году. Политик обманул солдата. Однако Черчилль заявил в мемуарах, что не собирался вводить Маршалла в заблуждение, а только хотел приободрить его и подтвердить готовность Британии открыть второй фронт. Но Маршалл, ожидавший услышать правду, поверил тому, что сказали британцы. В дальнейшем он докажет, что его не так просто обвести вокруг пальца[1275].

17 апреля, в тот день, когда Маршалл с Гопкинсом покинули Лондон, операция «Гимнаст», вторжение во Французскую Северную Африку, о которой не вспоминали в течение двух месяцев, снова заявила о своем присутствии, как крот в аркадной игре. На сей раз курок спустило правительство Виши, которое на той неделе возглавил Пьер Лаваль, ненавидимый и Гитлером, и Рузвельтом, и Черчиллем. Но Лаваль был таким прогерманским французом, о каком фюрер мог только мечтать. Петен, старый и немощный, вернул Лаваля в правительство в качестве вице-премьера. Через несколько дней Лаваль показал, кто главный, когда начал сотрудничать с гестапо в поиске и отправке евреев на восток, тех евреев, которые сбежали из Центральной Европы во Францию – оккупированную и неоккупированную. Американская политика в отношении вишистского режима мгновенно изменилась. Американского посла при вишистском правительстве, адмирала Уильяма Лихи, отозвали; через несколько недель Рузвельт назначил Лихи начальником личного штаба[1276].