Князь Барбашин (СИ) - Родин Дмитрий Михайлович

В общем, поездка, можно сказать в основном удалась, вот только поймать казанскую флотилию (на что очень рассчитывал Андрей идя малыми силами) так и не получилось. Она по-прежнему где-то пряталась, нависая невидимой угрозой над линией снабжения осадной армии.

Зато в русском лагере полученным вестям обрадовались все. Моральный дух войск взлетел буквально до небес. В разных концах лагеря зазвенели гусли, послышались воинственные песни. Этим настроем следовало воспользоваться и воеводы не сидели сложа руки.

Давно уже прорыт был лаз от Даировой бани до стены. Мягкая, влажная, как всегда близ воды это бывает, земля легко поддавалась киркам и заступу. Что самое интересное, казанцы вновь, как и в иной истории, проморгали подкоп. Сыграла дурную шутку привычка. Всё же недаром говорят: удивить – значить победить! Теперь ратники с особой сторожкой закатывали под тайники два десятка бочек с порохом, сооружая огромную мину.

Наконец настало утро, когда русские войска стали не спеша строиться в штурмовые колонны прямо напротив ворот Нур-Али, что сразу же было замечено дозорными. Повинуясь начальственным командам, на башню и прилегающие к ней стены побежали усиленные отряды воинов, на ходу удивляясь сумасшествию русских, решившихся-таки идти на штурм. Что же, воины аллаха покажут гяурам всю глубину их глупости.

Но время шло, а ничего не происходило. Нервы людей напряглись до предела. Казанцы, сжимая оружие, внимательно следили за русскими, а те, изготовившиеся к штурму, по-прежнему стояли на месте, словно чего-то ожидая. И, наконец, дождались…

Земля под ногами вдруг ощутимо вздрогнула. Со страшным грохотом поднялось в воздух облако черного дыма, и целый угол стены вместе с башней высокой взлетел к небу, чтобы оттуда обломками камней, брёвен и частей тел человеческих рухнуть на головы приготовившихся к отражению штурма казанцев. И именно в этот момент русские бросились на штурм.

Оглушённых взрывом уцелевших казанцев порубили сходу прямо возле пролома, и лишь ворвавшись во внутреннее пространство между стеной крепости и стеной ханского дворца, натолкнулись на более-менее боеспособные отряды, спешащие к месту катастрофы. На узких улочках вспыхнула жестокая сеча. В остервенении враги рубили друг друга, а потеряв оружие, бились врукопашную. Крики и вопли сражающихся, сливаясь с гулом орудийных выстрелов, оглушали всех вокруг. Русичи с воодушевлением наседали, и по телам убитых и раненых медленно продвигались к посаду.

А там уже занимались первые пожары.

Хорошо выспавшиеся за ночь мастера метательных машин уже давно копошились возле собранных требюшетов, ожидая сигнала. Таковым для них должен был стать подрыв стены, и когда он, наконец, произошёл, то в сторону посада тут же полетели первые огненные (хотя по виду скорее дымящиеся) шары. Горючая смесь, опробованная ещё под Полоцком и слегка улучшенная розмыслами, не подвела и сейчас. С холма, на котором расположились воеводы, было прекрасно видно, как с разных концов, сначала неохотно, а потом всё более яростно заполыхал густозастроенный посад и даже на таком расстоянии до слуха начали долетать рвущие душу крики заживо сгораемых людей. Слыша которые, Андрей почувствовал, как его начало ощутимо потряхивать. Всё же он был выходцем из иного времени, где чётко отделяли комбатантов от некомбатантов и по чьёму счёту он сейчас творил настоящее военное преступление, накручивая себе немалый срок. И даже то, что он уже не один год пробыл в этом времени и вроде как должен был привыкнуть к его грубости не играло большой роли, потому как нет-нет, а накатывало. Да и война на море воспринималось как-то легче штурма городов. Менее кроваво, что ли. Вот только воевать в шестнадцатом столетии по законам двадцать первого значит только одно – проиграть. А проигрывать он не собирался.

Посад же решили сжечь по одной простой причине: запутанность улиц в иной истории дорого обошлась русскому войску. А так вместо баррикад и сопротивления на улицах столицы началось невообразимое смятение: в тесных улочках метались в поисках спасения воины, женщины, дети, испуганно лаяли, поджав хвосты, собаки и ревел скот. Через час посад уже горел бешеным огромным костром. Не выдержав, многие горожане бросились вон из города, пытаясь укрыться в ближайшем лесу. Но тут им наперерез выскочила вся немногочисленная русская кавалерия, оставленная за стенами как раз на этот случай: ловить будущих холопов. Метущихся в панике людей спас удар марийского отряда из того самого леса, где они хотели отыскать спасение. Пока он сражался с дворянской конницей, многие горожане всё же успели достичь спасительных гущ.

Огонь бушевал. Постоянно подбрасываемые горшки с горючей смесью не давали казанцам возможности загасить его. Но даже сквозь рев и шум пламени слышен был неумолкаемый накал битвы, что шёл в городе. Казанцы, видя, что отступать некуда, сопротивлялись отчаянно. Умирая от усталости, в пыли, в крови, они бились с яростью обречённых, пытаясь пробиться к ханскому дворцу, обнесённому каменными стенами. Там были собраны главные силы. Там, за неповреждёнными стенами ещё можно было рассчитывать на продолжение сопротивления.

Вот только ворота дворца были закрыты, а его обитатели с ужасом наблюдали за огненной стеной, что шла на них со стороны посада. Наконец нестерпимый жар сделал своё дело – заставил воинов обоих армий отступить за городскую черту, но так и не прекратил кровопролитие. Наоборот, оказавшиеся на открытом месте казанцы подверглись ещё более яростному обстрелу. Ведь куда легче было уничтожить их здесь и сейчас, чем потом ловить по лесам. На этом особо настаивал Андрей, раз за разом повторяя как мантру: "если враг не сдаётся – его уничтожают!".

И вновь только темнота прекратила резню.

А на утро Казань представляла собой страшное зрелище. Белокаменные стены ханского дворца, где засели последние защитники города, потемнели от копоти, кое-где ещё дымились недогоревшие остатки зданий и всюду, куда можно было кинуть взор, трупы, трупы, трупы. Мертвые были везде: в подвалах обрушившихся домов, в мечетях, на улицах – лежали грудами обгоревшие, обезображенные, страшные. Настоящая изнанка войны, или, если точнее, её настоящее лицо.

Стоя над дымящимися развалинами, Андрей с тоской оглядывал дело рук своих, внутренне содрогаясь чёрствости собственного восприятия случившегося. Да, погибших ему было жалко, но жалко не как обычных людей, с их чаяниями, мечтами и порушенными судьбами, а как какую-то бездушную упущенную выгоду. Мол, такие мастера сгинули! Уж лучше бы было их на свои производства пригнать – сколь многое они сотворить смогли бы. Да, десять лет, прожитых в шестнадцатом столетии, прибавили ему толстокожести, хорошенько проредив тонкий слой цивилизованного налёта. И то, что раньше казалось просто невместным, ныне уже легко превращалось в тему для обсуждения. Поневоле вопросом задашься: неужто Ницше, с его культом силы, был более прав, чем проповедники гуманности? И всё дело лишь в окружающем тебя обществе и его взглядах на то, что вместно, а что невместно?

Вздохнув, он неспеша побрёл в сторону своего шатра, чтобы по интеллигентской привычке затопить терзающие его мысли вином. Но прямо возле входа был перехвачен Шуйским.

– Ничего не хочешь сказать, племянничек?

– Ты о чём, Василь Васильевич?

– Почто мастера вовремя кидаться огненным зельём не прекратили? Город ведь и спасти можно было. А так достались нам одни головёшки. Да и посадских сколь по лесам разбежалось.

– А пойдём-ка дядя, у меня посидим, винца попьём, – предложил Андрей, приглашающее распахнув полог шатра.

Слуги, получив указание, сноровисто накрыли походный столик и, повинуясь взмаху руки, выскочили на улицу, оставив воевод одних. Андрей самолично разлил вино по кубкам и лишь потом, отпив чуть ли не половину, заговорил:

– Верно ты подметил, Василь Васильевич. Не остановил я метателей, потому как в том лабиринте проходов и улочек, что собой казанский посад представлял, умылись бы мы кровушкой немалой и ещё неизвестно, как оно сложилось бы. Глядишь, не мы победу бы праздновали, а казанцы в наших шатрах добычу дуванили, покуда остатки рати уходили на оставшихся судах. И это если б ещё было, кому уходить. Всё же Сагибка против наших семи тысяч целых пять в столице оставил. Да посадские ещё. А так, нет посада – нет и сопротивления. А беглецов мы всё одно выловим, так что будут у дворян новые холопы. Я же понимаю – война сама себя кормит. Да и злато-серебро от нас никуда не денется. Это тряпки погорели, а металлу что в огне сдеется? Подумаешь, соберём вместо монет да украшений капли расплавленные. Вот, кстати, и работка для пленников нашлась: трупы закопать (а то скоро они под солнцем разлагаться начнут и болезни распространять), да драгоценности с них пособирать.