Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Тогда знай и помни, что мой долг всецело принадлежит тебе.

Они закончили ужин, ставший для Великого логофета одновременно завтраком и обедом, болтая о всяких отвлеченных пустяках. Всё важное было уже сказано, и вдова и логофет могли насладиться обществом друг друга и лёгкой игривой болтовнёй. В некотором смысле, после Шето, Ривена была самым близким его человеком. И Джаромо был счастлив провести с ней время вдвоём. Особенно после всех испытаний последних дней.

— Да, милый, помнишь, я говорила, что кое-кто спрашивал тебя весьма настойчиво? — сказала хозяйка дворца, промакивая губы шелковой салфеткой.

— Конечно, моя ненаглядная.

— Тогда я попросила тебя не думать об этом, но так вышло, что один из твоих настырных домогателей спрашивал тебя как раз перед твоим пробуждением. Более того, он даже пожелал немного тебя подождать, благо, что в моем доме есть чем скрасить ожидания.

— И кто же это был, моя ясноглазая Ривена?

Госпожа Мителиш звонко хлопнула в ладоши и в покои вошла одна из служанок.

— Найди и приведи сюда гостя Великого логофета.

— Слушаюсь, моя хозяйка.

— И пусть нам принесут сладостей. И поскорее.

— Как пожелаете, хозяйка, — проговорила рабыня и тут же с поклоном скрылась за дверью.

— Ты сохраняешь интригу, моя возлюбленная, — заметил Великий логофет.

— К чему тратить слова, милый, если совсем скоро ты и так всё узнаешь.

Слуги внесли поднос полный различной медовой выпечке, а следом за ними в опочивальню Ривены Мителиш вошел Киран Тайвиш. Эпарх столицы выглядел усталым. Казалось, что в его лопатки вбили два невидимых крюка, и лишь свисая на них, он и удерживал вертикальное положение. Судя по трости и по тому, как морщился при каждом шаге эпарх, боль в ноге, едва начавшая спадать, вновь стала невыносимой.

Джаромо вспомнил, что не видел Кирана с самых похорон. Да и на них он пробыл лишь строго отведенное традициями время, почти не открывая рта и не сильно отличаясь от лежавшего в саркофаге брата. Кто-то мог посчитать это признаком безразличия или затаенной обиды на слишком успешного родича, но Великий логофет знал, что дело тут было совсем в ином. Ведь в тот день Киран хоронил не просто брата, главу семьи или наставника, но свою лучшую часть.

Говорят, младшие дети обречены либо на борьбу со старшими, либо на следование за ними. Киран выбрал следование, причем выбрал он его искренне и самозабвенно. Шето был его путеводной звездой, его внешней волей. Основанием, на котором он строил всю свою жизнь. И смерть старшего брата выбила это основание из-под его ног. Ведь всё, чем он был и чего достиг, было заслугой Шето. Он всегда знал это и не пытался противиться этому знанию, принимая его всем своим сердцем. И это роднило его с Великим логофетом. Как и в сиротстве и пустоте, возникшей в их сердцах после смерти Шето.

— Киран, — кивнул вошедшему сановник.

— Здравствуй, Джармо, — голос эпарха прозвучал непривычно тихо и сдавленно. — Я искал тебя.

— Пожалуй, мне пора вернуться к своим гостям, — с мягкой улыбкой произнесла Ревена Мителиш, поднявшись с кресла. — Не стоит уж слишком явно обделять их вниманием, а вам я доставлю лишь смущение.

Вдова покинула свои покои, игриво подмигнув Джаромо. Киран проводил её взглядом, а потом подошел и замер в нерешительности. Он посмотрел на свободное кресло, на столик, заставленный облитыми медом сладостями и фруктами, а потом встретился глазами с Великим логофетом.

— Нам надо поговорить, — повторил эпарх.

— Так прошу же, пожалей свои измученные беспощадной болезнью ноги и присаживайся скорее.

Киран огляделся по сторонам и покачал головой.

— Лучше нам выйти наружу.

— Твоя осторожность и бдительность достойны всяких похвал, мой добрый друг, но, поверь мне, стены госпожи Мителиш умеют хранить тайны. Да и разве каждый шаг не доставляет тебе страданий?

— Прости, Джаромо, но лучше я доверюсь себе. А что до ноги… знаешь, к боли тоже можно привыкнуть. Тем более, хвала богам, люди придумали повозки.

Великий логофет кивнул и поднялся со своего кресла. Спорить с Кираном, особенно когда он упирался, было тяжким, долгим и совершенно не гарантирующим успех делом. И Джаромо Сатти совсем не желал тратить на него вновь вернувшиеся силы. Вместе они покинули покои хозяйки дома, а потом попросили дежурившую у дверей служанку проводить их к выходу в обход главного зала. Хотя Джаромо и не отказался бы попрощаться с Ривеной и ещё раз поблагодарить её за всё, ему не хотелось привлекать лишнего внимания ни к себе, ни к настороженному и явно напуганному Кирану.

На выходе из дворца их встретили запряженная двумя волами повозка и восемь охранников — причем не рабов, как было принято среди богатых и знатных, а тайларов, в лицах, крепости тел и манере держаться которых безошибочно угадывались десятилетия воинской службы. Да и под накидками на них были надеты кожаные тораксы, а на поясах висели не обычные дубинки, а короткие мечи.

— Ты привел с собой сильную охрану, Киран. Рискну предположить, что все эти строгие мужчины видели в своей жизни куда более масштабные события, чем уличные драки.

— Ты предполагаешь верно. Это ветераны харвенской кампании, служившие под началом моего племянника. Мне как-то спокойнее ходить по улицам, зная, что они прикрывают мою спину.

Палатвир был всё также тих и безлюден. Охвативший город праздник тут прятался внутри особняков и дворцов, укрываясь от всех посторонних глаз за высокими оградами, крепкими вратами и верной стражей, выдавая себя лишь приглушенной музыкой и веселыми криками. Пожалуй, тут, на этих улицах, их и вправду вряд ли могли подслушать.

Эпарх Кадифара и Великий логофет направились к повозке. Стоило им забраться внутрь, как Киран с облегчением вытянул ногу и начал растирать колено. Даже столь небольшой путь успел доставить ему значительные страдания, а это значило, что болезнь снова пришла в движение. Когда повозка тронулась, покатившись в сторону моря, Киран тяжело вздохнул и проговорил чуть слышно.

— Мне кажется я следующий.

— На тебя готовится покушение?

— Возможно… в коллегии зреет заговор, Джаромо. Меня хотят лишить моего поста.

— Это точные сведения?

— Боюсь, что да. И я сейчас не говорю об обычных интригах Латаришей и их прихлебателей. На них я бы не стал обращать большого внимания. Тут совсем другое. К коллегиалам шастают старейшины. Причем тайно. К каждому, из числа алатреев, или кто близок к ним или падок на деньги и обещания, день за днем ходят главы благородных родов или их посыльные. И знаешь, о чем они говорят? Их подбивают обвинить меня в самоуправстве и предать суду перед Синклитом. Суду, Джаромо!

— Позволь же узнать за что!

— За гавань. За эту проклятую Аравенскую гавань и её жителей, да разорвут гарпии их печенки и глаза в придачу!

— Разве коллегия не поддержала подавление мятежа и последующую реконструкцию?

— Конечно, поддержала! Великие горести, да каждый из них, так или иначе, уже успел влезть в эту стройку и погреть на ней свои ручонки. И теперь эти самые люди готовятся обвинить меня в самоуправстве. И не просто в самоуправстве. Если всё, что меня говорят, правда, то меня хотят обвинить в злонамеренном ущербе городу и горожанам. Ты только подумай, до какой чуши они готовы дойти! Аравенны всегда были язвой, с которой десятилетиями никто не мог ничего сделать. А я смог. Я вычистил и сжег это разбойничье гнездо, чтобы на его месте воздвигнуть новый прекрасный квартал и не позорить нашу столицу гнилыми трущобами. А насчет горожан так я и вовсе молчу. Там же жил сплошь пришлый преступный сброд, не пойми как вообще оказавшийся внутри города без рабских ошейников. И вот теперь они называют это ущербом Кадифу. Проклятье, да уже сама эта формулировка оскорбительна!

— Эпархов назначает Синклит, ибо провинции подвластны ему, а не городским коллегиям.

— Ага, и этот самый Синклит сейчас очень требовательно просит коллегиалов обвинить меня в самых немыслимых преступлениях.