Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

В этот момент в спальню вошли две служанки с подносами. Переместив к открытому окну стол и два кресла, они разложили кувшины, тарелки, полные фруктов, сладостей и различного мяса, птицы и даров моря.

— Милый, разделишь со мной ужин?

— С великим удовольствием, моя возлюбленная Ривена. Но не совершаю ли я слишком тяжкого преступления, похищая на столь долгий срок владычицу пира у столь уважаемых и именитых гостей?

— Об этом можешь не думать. Я и так уже успела порядком устать от моих благородных гостей. Да и пока им приносят еду, вино, играют музыку и позволяют трахаться, они не заметят, даже если весь город запылает с четырех сторон.

Джаромо сел напротив хозяйки и неожиданно для себя понял, что просто зверски голоден. Все эти дни он игнорировал свой живот примерно так же, как сон и отдых. Теперь же его тело желало наверстать упущенное. Выбор блюд немного удивил Великого логофета — не считая вполне себе всеобщих фруктов, тут были кушанья из южной, или, как её обычно называли, — желтой джасурской кухни.

— Необычный выбор для столь почтенной и благородной тайларской женщины.

— Милый, как ты мог уже давно заметить, я вообще питаю нежную страсть ко всему джасурскому.

Вопреки обыкновения, Джаромо положил к себе целую гроздь винограда, грушу, раскрытый гранат, баранину, тушенную с медом и вином, сваренных с медом и персиками рябчиков и копченых на пряных травах гусиных грудок, залитых лимонным маслом. Жадно набросившись на тарелку и запихивая вперемешку все яства, он опустошил её не меньше чем наполовину, когда вдруг понял, что ест в полной тишине. Подняв глаза, сановник встретился с мягкой улыбкой вдовы.

— Похоже, не только сна не хватало тебе все эти дни, любовь моя.

Великий логофет попробовал сказать что-то в свою защиту, ни взирая на набитый рот, но вдова лишь мягко улыбнулась.

— Прошу тебя, не прерывайся, милый. Хороший аппетит всегда идет мужчинам на пользу.

Джаромо не стал спорить с этой мудрой женщиной и решил посвятить всего себя еде, пока чувство сытой тяжести не стало напоминать зашитый в животе камень. Откинувшись назад он глубоко вздохнул и мысленно обругал себя за этот приступ обжорства. Пресыщенность вредила быстроте мысли и делала его ленивым. А такая роскошь обычно была непозволительной для Великого логофета. Но раз уж нарушил запреты со сном, то почему бы не продолжить нарушать их и с яствами?

— А теперь, моя ненаглядная Ривена, поведай мне, кто и как тщательно вел мои поиски за время этого нежданно затянувшегося забытья.

— Тебя спрашивали, это правда, а кое-кто даже весьма настойчиво.

— Настойчиво?

— О да. Были и такие. Но не думай пока об этом — я сразу предупредила твоего управителя, что ты погостишь в моем доме немного, и это время желаешь провести в покое и тишине. Так что думаю, точный ответ на вопрос будет ждать тебя дома.

— Тогда, пусть и с не успокоенным сердцем, я всё же могу обсудить всё то, ради чего невольно разлучил тебя с многоуважаемыми пирующими гостями.

— Вот значит как. Опять дела? А я так надеялась, что ты просто по мне соскучился.

— И это истинно так, моя возлюбленная Ривена, ведь всякое мгновение без твоего облика мучительно и ненавистно мне.

— Ты наглый и льстивый лжец, — рассмеялась женщина. — Но лжец приятный. Потому-то я тебя и терплю.

— Терпишь? Какое жестокое и беспощадное слово исторгли твои прекрасные губки! И сколь много в нём боли! А я-то все эти годы слепо верил, что сердце твое охвачено столь же странной, чуждой и бесконечно обреченной любовью, что и моё!

— А я так надеялась скрыть это под маской безразличия.

Они рассмеялись. И со стороны этот смех, мог даже показаться искренним.

— Так значит дела, — проговорила вдова, сделав маленький глоток из кубка.

— Даже услуга, моя ненаглядная Ривена. Я отчаянно нуждаюсь в столь редком и удивительном даре стен твоего дворца — слышать даже самый тихий шепот и разбалтывать даже самые молчаливые языки. Мне нужны сведения, моя дорогая. Слухи, оговорки, пьяное хвастовство. Мне нужна нить, ухватив за которую, я смог бы распутать тот клубок, что неожиданно превратился в скалу преградившую мою дорогу.

— И о чем же должны рассказывать тебе мои стены?

— О совести и верности богам Верховного понтифика.

Ривена Мителиш удивленно подняла бровь. Слова Великого логофета явно заинтриговали её, а разбудить неподдельный интерес этой женщины было не самым простым занятием. Уж Джаромо то это хорошо знал. И его умение будить этот интерес, играло не последнюю роль в странных отношениях с пресытившейся жизнью и радостями богатой вдовой.

— О совести и богах? Милый, такие слова не часто встречаются в твоей речи. Ты знаешь об этом?

— Конечно, отрада моих глаз. Но именно о них я и жажду узнать. Точнее о том, почему о них заговорил Верховный понтифик Лисар Анкариш.

— Может потому что он жрец? Им вроде, как положено разглагольствовать о так вещах.

— Но часто ли они призывают рвать узы едва устоявшейся дружбы? Особенно той дружбы, чье молодое древо лишь начало проявлять свою щедрость? Едва ли, моя милая, ненаглядная и обожаемая Ривена. Так вышло, что Верховный понтифик пренебрёг моей дружбой и самым моим искренним расположением. Он говорил мне о богах, о долге, о данных клятвах и верности им, но в каждом его слове я чувствовал фальшь. И я хочу узнать, насколько точным было моё чувство. Если его купили, я хочу знать, кто передавал деньги. Если запугали — кто угрожал и принуждал. Я желаю знать всё и знать это как можно быстрее.

— И у тебя, вероятно, есть догадки, кто именно оказался таким убедительным?

— Безусловно! Но я опасаюсь пустить тебя по ложному следу собственных предубеждений, а посему, предпочту придержать их в тени тайны.

— Скажи мне, милый, а знаком ли ты с моими сыновьями?

— Боюсь, знакомство наше было столь мимолетно, что и не идёт в счёт. И из троих твоих детей, я дважды видел лишь старшего, Лисара.

— От своего покойного мужа я родила трёх прекрасных, здоровых и толковых сыновей, чьим воспитанием я долгое время занималась лично. Знакомый, пусть и мимолетно, тебе Лисар пошел по пути воина и сейчас служит листаргом второй домашней тагмы Прибрежной Вулгрии. Но двое других, Мирдо и Майдо, решили посвятить себя богам и вступили в ряды жречества. Мирдо, мой средний мальчик, избрал путь почитания Илетана и чествует его в Перийском храме, а младший, хотя ему только исполнилось шестнадцать, уже стал главным жрецом храма Радока в Мофе. И я безмерно горда их учпехами. Когда я была молодой, я сама часто мечтала о пути жрицы, желая посвятить себя Меркаре. Но брак показался тогда моей семье куда более предпочтительным выбором, так что свое служение Сладострастной я продолжила лишь в частном порядке, ублажая её на пирах, в постели и… некоторыми иными способами, о которых ты, вероятно, и так хорошо осведомлён. Так что моя семья совсем не чужда толкования воли богов, мой милый. Будь уверен, мои детки и родичи, как и весь вьющийся тут рой пчелок, навострят свои ушки. Ну а слушать они умеют. Как и размягчать даже самые молчаливые языки.

— И вновь ты становишься моим спасение. Но какой же благодарности ты ждешь за него, моя ненаглядная Ривена?

— Никакой.

— Совсем никакой?

— Милый, я умею помнить добро и щедрость. Ты помогал мне, и помогал много, прося за это лишь всякие несерьезные глупости. Так что теперь настал мой черед проявлять к тебе доброту. Тем более что чутье пожившей благородной женщины подсказывает, что благодаря твоим успехам, какими бы они не были, в коллегии жрецов, а может и ещё где, в скорости освободится пара другая местечек, которые могли бы подойти моим деткам.

— Моя возлюбленная Ривена, твои дети для меня словно родные, ибо нет в этом мире женщины, что была бы мне ближе, чем ты. Я бы и так оградил их самой чуткой и самой трепетной заботой. И я уязвлен, что ты можешь считать хоть как то иначе!

— В твоих чувствах я никогда не сомневалась, любимый. Но зная, что за тобой есть важный должок, моему сердцу всё же будет спокойней.