Богач, бедняк - Ирвин Шоу

— Послушай, — сказал Рудольф. — Мне сегодня вечером нужно вернуться в Уитби. Можешь поехать со мной, если хочешь. Или оставайся здесь, в моей квартире. Там сейчас никого нет. Утром приходит горничная убирать квартиру.

— Спасибо. Ловлю тебя на слове и занимаю твою квартиру. Утром мне прежде всего хотелось бы поговорить с адвокатом. Ты мне устроишь эту встречу?

— Конечно.

— У тебя есть адрес и название военного училища и все прочее?

Рудольф кивнул.

— Вот и все, больше мне ничего не требуется.

— Как долго ты думаешь пробыть в Нью-Йорке?

— Пока не получу развод. Потом съезжу за сыном и заберу его с собой в Антиб.

Рудольф помолчал. Томас смотрел из правого окошка на яхты, стоявшие на якоре в бухте Флашинг-Бей. Как хорошо, что его «Клотильда» находится в Антибской гавани, а не в этой грязной бухте-помойке.

— Джонни Хит писал мне, что он совершил чудесное путешествие с вами, — сказал Рудольф. — Его жене тоже понравилось.

— Не знаю, право, было ли у нее время для восторгов, — возразил Томас. — Она то и дело то спускалась по лесенке в свою каюту, то поднималась снова на палубу, меняя свои наряды каждые пять минут. У нее, по-моему, было штук тридцать чемоданов. Хорошо, что на борту, кроме них двоих, не было других пассажиров. Ее багажом мы заставили две свободные каюты.

Рудольф улыбнулся.

— Она — из очень богатой семьи.

— Ее богатство так из нее и прет со всех сторон. А твой друг неплохой парень. Его не пугала штормовая погода, и он просто засыпал меня вопросами о вождении яхты, так что, вероятно, уже и сам может повести под парусом «Клотильду» к берегам Туниса. Он сказал, что собирается уговорить тебя и твою жену вместе с ними совершить на моей яхте круиз следующим летом.

— Если у меня будет свободное время, — быстро среагировал Рудольф.

— А что это ты болтал по поводу выборов мэра в этом захолустном Уитби, я правильно тебя понял? — спросил Томас.

— Уитби вовсе не захолустный городок. Ну а как тебе сама идея?

— Я лично вытер бы ноги о любого, пусть даже самого лучшего политика в нашей стране, — отозвался Томас.

— Может, мне удастся переубедить тебя изменить твое отношение к политикам.

— Среди них оказался только один порядочный человек, — продолжал Томас. — Так они и его пристрелили.

— Не могут же они перестрелять всех.

— Могут попытаться, — предположил Томас.

Наклонившись вперед, он включил радиоприемник. Рев толпы заполнил салон автомобиля, послышался взволнованный голос диктора, комментирующего бейсбольную встречу: «…чистый прорыв к центру поля, игрок тянет время, он приближается все ближе, ближе, ближе, скользит по траве. Верняк! Верняк!» Томас выключил радиоприемник.

— Чемпионат страны, — пояснил Рудольф.

— Знаю. Я получаю парижское издание «Геральд трибьюн».

— Том, — спросил Рудольф. — Неужели ты никогда не скучаешь по Америке?

— А что она такого сделала для меня? — ответил он вопросом на вопрос. — Мне наплевать, увижу ли я ее когда-нибудь еще после этого моего визита.

— Не люблю, когда ты так говоришь.

— Одного патриота в семье вполне достаточно, — стоял на своем Томас.

— Ну а как же сын?

— Что сын?

— Ты надолго заберешь его в Европу?

— Навсегда, — резко ответил Томас. — Если только тебя изберут президентом страны и ты выправишь все дела в ней, посадишь за решетку всех этих мошенников, всех этих генералов, полицейских, судей, конгрессменов и высокооплачиваемых адвокатов, если, правда, они тебя прежде не пристрелят, вот тогда я, может, и разрешу ему приехать сюда, но ненадолго.

— Ну а как быть с образованием? — настойчиво продолжал расспрашивать его Рудольф.

— В Антибе тоже есть школы. Уж во всяком случае получше, чем военное училище с его палочной дисциплиной.

— Но ведь он — американец.

— Ну и что?

— А то, что он — не француз.

— Он и не будет французом, — решительно ответил Томас. — Он будет просто Уэсли Джордахом. Вот и все!

— Он будет человеком без родины.

— Ну а где моя родина? Здесь? — Томас засмеялся. — Родиной для моего сына будет яхта в Средиземном море, где он будет ходить под парусом из одной страны, где делают оливковое масло и вино, в другую, где тоже делают оливковое масло и вино.

Рудольф решил не продолжать разговор. Весь оставшийся путь они проехали молча до самой Парк-авеню, где находилась квартира Рудольфа. Он сказал швейцару, что вернется через несколько минут, и тот припарковал его машину во втором ряду. Швейцар бросил любопытный взгляд на Томаса: на его рубашку с расстегнутым воротом, с ослабленным галстуком, на его голубой костюм с широкими штанами, на зеленую фетровую шляпу с коричневой лентой, которую он купил в Генуе.

— Твой швейцар, по-видимому, не одобряет мой наряд, — сказал Томас, когда они подошли к лифту. — Скажи ему, что я одеваюсь в Марселе, и любому нормальному человеку хорошо известно, что Марсель — столица высокой моды для всех мужчин в Европе.

— Не переживай из-за мнения швейцара, — успокоил его Рудольф, приглашая войти в квартиру.

— Неплохо ты, я вижу, здесь устроился, — сказал Том, стоя посреди большой просторной гостиной с камином и длинной, обтянутой вельветом соломенного цвета кушеткой, с двумя креслами с подлокотниками, стоящими по обе ее стороны.

Свежие цветы в вазах на столах, ковер от стены до стены, яркие картины художников-модернистов на покрытых темно-зелеными обоями стенах. Окна выходили на запад, и весь день в них пробивались сквозь щели в шторах яркие солнечные лучи. Мерно гудел кондиционер, и в комнате стояла приятная прохлада.

— Мы не так часто приезжаем в город, как нам хотелось бы, — сказал Рудольф. — Джин беременна, и сейчас у нее самые трудные два месяца. — Он открыл сервант. — Вот здесь бар, — сказал он. — Лед в холодильнике. Если захочешь есть не в ресторане, а здесь, в квартире, предупреди утром горничную. Она очень хорошо готовит.

Он показал Томасу его комнату, которую Джин сделала точно такой, как комнату для гостей в фермерском доме в Уитби, на сельский манер, очень удобной. Рудольф не мог не заметить, как странно выглядит его брат в этой опрятной, убранной заботливой женской рукой комнате, с ее двумя одинаковыми кроватями и пологом на четырех столбиках и пестрыми лоскутными покрывалами.

Томас бросил свой чемодан вместе с пиджаком и шляпой на одну из кроватей, и Рудольфу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поморщиться. На своей яхте, как писал ему Джонни Хит, Томас поддерживает идеальную чистоту. По-видимому, он оставлял свои морские привычки на яхте, когда сходил на берег.

Вернувшись в гостиную, Рудольф налил себе и Томасу виски с содовой. И пока они пили, он, вытащив из ящика бумаги из полицейского департамента полиции и отчет о работе частного детектива, передал их Томасу. Позвонил в контору своему знакомому адвокату и договорился о встрече Томаса утром, в десять.

— Ну, — сказал Рудольф, когда они все допили до дна, — что тебе еще нужно? Хочешь, я съезжу с тобой в военное училище?

— Нет, я поеду один, — отказался от его предложения Том.

— У тебя есть деньги?

— Я в них просто купаюсь, — ответил Томас. — Спасибо.

— Если возникнет что-то непредвиденное, сразу звони.

— О'кей, господин мэр, — шутливо ответил Томас.

Они пожали еще раз друг другу руки. Рудольф, выходя из комнаты, увидел, что Томас стоит у стола, на котором разложил бумаги из полиции и листочки доклада частного детектива. Читая каждый документ по очереди, Том подносил его поближе к глазам. Рудольф захлопнул за собой дверь.

«Тереза Джордах, — читал он в полицейском досье, — она же Тереза Лаваль». Томас широко ухмыльнулся. Его так и подмывало позвонить ей сейчас, немедленно, пригласить к себе. Он, конечно, изменит голос при разговоре с ней по телефону.

«Квартира 14 В, мисс Лаваль. Это на Парк-авеню, между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой улицами». Даже самая осторожная проститутка ничего не заподозрит, услыхав такой адрес. Интересно будет посмотреть на ее рожу, когда она позвонит, а дверь откроет он, ее муж. Он подошел было к телефону, поднял трубку и уже набирал последнюю цифру ее телефона, раздобытого детективом, но передумал. Он, конечно, не сможет сдержаться и не избить ее, и она вполне заслуживает такой взбучки, но разве для этого он прилетел в Америку?

Он побрился, принял душ, воспользовавшись душистым мылом, лежавшим в ванной. Выпив еще один стаканчик, надел чистую рубашку, голубой марсельский костюм. Спустился в лифте, вышел на Пятую авеню, где уже сгущались сумерки. На другой стороне он увидел закусочную, зашел, заказал себе бифштекс и полбутылки вина, неизменный яблочный пирог, чтобы таким образом поприветствовать родину. Потом отправился на Бродвей. Бродвей теперь стал куда хуже, чем прежде, из музыкальных магазинчиков лилась оглушительная музыка, реклама стала еще уродливее прежней, огромное количество болезненных на вид людей, отчаянно толкающих друг друга. Но ему все равно здесь нравилось. Он мог идти куда ему вздумается, зайти в любой бар, в любой кинотеатр. Ведь кто умер, кто в тюрьме.