Красная волчица - Николай Кузаков

— Да вот так. Пушнину-то запретили принимать. А откуда теперь доходы? На табаке да спичках много ли наживешь? Гроши. Власти запретили частникам отпускать и ткани. Как теперь ни крути, а бери котомку и иди в горы добывать себе пропитание.

— При чем тут Василий?

— А он разве не из компании Степки? Переколют они здесь вас, как медведей в берлоге.

— Ты-то куда денешься?

— У меня дело в Карске. Мелочами не хочу заниматься. Вот развернусь, на всю губернию первым богачом стану.

— А я возьму да и выйду за Василия замуж.

— Не выйдешь.

— Это почему?

— Пока мир в деревне был, забавлялась. Васька по темноте своей за любовь принял.

— Может, я его люблю.

Генка усмехнулся.

— Ты тряпки в лавке отца любишь. И тому же Ваське за них живот ножом вспорешь.

Капитолина задумалась. Заря на небе погасла. Горы спеленали легкие сумерки, над волнами закачался туман. Рядом с лодкой плыли кусты.

— Правда твоя, — призналась Капитолина. — Иногда думаю, отец умрет, все богатство мне достанется. Люди в пояс мне кланяться будут.

Генка лодку направил к кустам.

— Поженимся, все у тебя будет.

Лодка ткнулась носом в песчаный берег, Генка с Капитолиной прошли к лесу, присели под ель.

— Жить в городе будем? — спросила Капитолина.

— А то где же?

Генка обнял Капитолину, привлек к себе.

— Дом на берегу построим, с садом. Одену тебя, как царицу.

— Мне даже не верится. Как во сне все.

Генка сильнее прижал Капитолину и повалил на мох.

— Гена, не надо…

Боков сидел в чуме Урукчи. Перед ними стояла фляжка спирта, на деревянной доске дымилось жирное оленье мясо.

— С Трофимом Пименовичем мы уже договорились. Капитал в кучу. Теперь дело за тобой, — Боков посмотрел на старика. Урукча опустил голову, не переносил он этого боковского проницательного взгляда. Ему всегда казалось, что Боков заглядывает в самую душу. За это он не любил его, но и побаивался.

— Я и один неплохо живу.

— Да долго ли протянешь? Сомнет Степка. Сообща надо против него действовать. Пять пальцев на руке, да что толку, когда они врозь. А вот сожми их в кулак, тут такая сила в них, не каждый от нее и на ногах устоит.

Боков опустил на колено огромный кулак. Урукча покосился на него.

— Я тоже думал. Много думал.

— В чем же заминка?

— Однако как бы тут обман не вышел.

— Боков еще никого не обманывал.

Урукча усмехнулся.

— Шибко знаю твою хватку, Григорий Григорьевич.

— Без хватки человек, что дерево без сердцевины. И зря упрямишься. Хоть какой будь, а поодиночке нас сомнут коммунисты.

— Однако я согласен. Но породниться бы надо.

— Как это? — не понял Боков.

— Я тебе даю половину своих оленей, четыре тысячи даю. Ты мне, однако, одну дочь даешь.

— Капитолину? — удивился Боков.

— Разве у тебя еще дочь есть? Четыре тысячи оленей… Боков — совсем богач.

Боков опрокинул в рот стакан спирта. Взял кусок мяса.

А перед глазами — стадо оленей, лес рогов. «Четыре тысячи оленей, — думал Боков. — Каждый год это полторы— две тысячи телят. Пятьсот телят можно пустить на пыжик. Это же золото. А мясо — на прииск. Живые деньги».

У Бокова задрожали руки. Он давно уже мечтал завести оленей, и Урукча как будто угадал его думы. Такой случай' больше в жизни не подвернется.

А Капитолина? Боков посмотрел на Урукчу, который спокойно жевал мясо и громко чавкал: на круглом плоском лице широкий нос, с подбородка жидким пучком свисает бородка, седые длинные волосы, перевязаны синей лентой.

Жених. Боков отвернулся. А перед глазами олени, олени, горки пыжиковых мягких шкурок, золотые монеты. Тут же лицо Капитолины. Красивые карие глаза. И борются в нем человек и торгаш. Но Боков — решительный. «Э-з-э, черт, — выругался он про себя. — Да вам, бабам, не все ли равно, кто будет. Лишь бы штаны были».

— Что, бойё, молчишь? — вытирая жирные руки о штаны, спросил Урукча.

— По рукам. Сходим в лес, побелочим, свадьбу справим.

— Тогда и оленей получишь. Сам выберешь, каких надо.

Дуся Прочесова накормила кур, собак, а потом пошла в огород проредить грядки с морковью. Отсюда хорошо была видна усадьба Кругловых. «Может, в огород выйдет, — думала Дуся о Максиме. — Хоть бы издали взглянуть на него». Но там с луком бегал Сережка, младший брат Максима. Повесит на кол кусок бересты и с крыльца пускает стрелы. Несколько раз промахнулся, но вот стрела ударилась в бересту.

«Чудно как-то устроена жизнь, — думала Дуся, — Вместе с Максимом росли, играли в прятки, купались в реке. Мальчишка как мальчишка, дрался, в чужие огороды за репой лазил. А потом, когда выросли, не стало никого лучше, а он ходил, и точно не видел. А потом, — Дуся улыбнулась, — весна пришла…»

Дуся тогда рвала цветы за селом. Вдруг в кустах треск послышался, обмерла от испуга. А из чащи Максим вышел, на плече ружье, в руках несколько уток.

— Напужал-то как.

— Не мне ли цветы рвешь? — спросил Максим.

— Уж будто кроме тебя и парней в деревне нет.

— Что-то неладно говоришь. С каких это пор девки парням цветы дарить стали?.

— Уж такие у нас парни. Хочешь, жарки подарю? Они, говорят, счастье приносят.

Максим, бросил на траву уток, взял цветы, понюхал, хитровато, посмотрел на Дусю…

— Да ты же красивая. А я и не знал.

— Смеешься? — смутилась Дуся.

Вечером Максим впервые ее поцеловал.

Казалось, это вчера было. А теперь вот она стояла и не могла решиться позвать Максима. Наконец Дуся помахала рукой Сережке, он прибежал огородами.

— Максим-то где? — спросила Дуся.

— Дома. А что?

— Ты постой немного.

Дуся побежала домой. Из-под подушки достала кисет. Был он сшит из синего атласа с красным шелковым подкладом. Несколько вечеров тайком от матери вышивала она на нем узоры. Дуся завернула кисет в бумагу и вернулась в огород.

— Передай Максиму. Да только никому не говори. Ладно?

Сережка понимающе тряхнул головой.

— Что я, девчонка, что ли, болтать-то?

— Не сердись, — Дуся взъерошила его рыжие волосы. — Еще скажи Максиму, вечером буду его ждать на реке, у Большого камня.

— Ладно.

Сережка умчался. Дуся присела на грядку, посмотрела на солнце: оно поднялось над лесом только с сажень. Когда еще придет вечер.

В огород через калитку вошла Женя Пучкова. Была она в новом платье с синими цветочками.

— А я-то ее ищу, — затараторила она. — Меня чуть собаки не загрызли.

— Да они смирные.

— А как глядят-то. Поди узнай, что у них на уме.

— А ты что это сегодня так вырядилась?

Женя обняла за плечи подругу.

— Ой, не говори.

— Да ты толком объясни.

— Никому не скажешь?

— С чего взяла.

— Сема меня посватал.

— А когда свадьба?

— Мужики из леса выйдут — вот тогда.

— Женька, какая ты счастливая. А как он. тебе сказал-то?

— А вот так.

Женя сделала серьезное лицо, положила руки на колени.

— Евгения Михайловна, — Женя подражала голосу Семы. — Я давно тебе хотел сказать… Вот так… Отбелочим… Я приду из леса… И мать того… И отец того… Хотя он ничего еще не знает. В общем, вот так…

Замолчал Сема. А я его спрашиваю:

— Сема, а ты вроде собирался мне что-то сказать.

— Ты меня не сбивай с толку. И я тебе, кажется, все сказал.

— Что ты сказал: мать того… и отец того…

— И что за народ эти женщины. Никакого понятия. В общем, давай с тобой поженимся.

Дуся смеялась до слез.

— А я за тобой пришла, — сказала Женя. — Пойдем за грибами.

— Да я не знаю, — Дуся покосилась на усадьбу Кругловых.

Женя перехватила взгляд.

— Мучаешься все?

— Ага, — Дуся кивнула, — как бы не наделал что с собой.

— Да ничегошеньки не сделает. У этих мужиков все не как у добрых людей. Я вчера мышь увидела, у меня со страху язык отнялся. Что же теперь, убивать меня? Дурни эти парни.

— Ты это Василию скажи.

— Надя с ним говорила.

— Ну и что?

— Да он и не думает трогать твоего рыжичка.

— Правда?

— Вот тебе крест, — Женя осенила себя крестом.

— А я-то извелась вся.

…Вечером Дуся пришла к Большому камню. До глубокой ночи просидела у реки, но Максим не пришел.

В окно Василию видны горы. Смотрит на них, и чудится ему говор ручьев, клекот орлов, шелест листвы. Снял он с гвоздя бердану и поставил у кровати, чтобы перед глазами была. В комнату вошел Поморов, поздоровался, сел, посмотрел на Василия, на бердану. «Вот народ, — подумал он. — Готовы в постель с ружьем лечь».

— Я, грешным делом, подумал, тебе конец, — проговорил Поморов.

— И я не думал живым из лап медведицы вырваться. Проклятый страх. Всю силу отнял.