Красная волчица - Николай Кузаков

Взгляд ее случайно упал на речку. У берега стояла лодка, окруженная людьми. На угоре кричали ребятишки. Из домов выскакивали бабы и бежали к лодке. «Что там случилось?» — подумала Мария Семеновна. В это время во дворе появился Кайнача. Взглянула на- него Мария Семеновна, и от предчувствия недоброй вести сжалось сердце.

— Тетка Марья, одеяло надо. Друга Ваську маленько медведь мял, — неловко топтался у крыльца Кайнача.

Упал из рук Марии Семеновны туес, варенье разлилось по крыльцу. Мария Семеновна бросилась к лодке.

Василий лежал на ветках с закрытыми глазами. Упавшие на лоб кудри от засохшей крови были коричневыми, лицо осунулось.

— Вася, сокол мой… — подкосились ноги Марии Семеновны. Захар Данилович подхватил ее под руки.

— Прости, Марья, не уберег я сына.

Василий открыл глаза.

— Малыш, помоги. Мы уже близко… Только лужок перейти…

Малыш встал передними лапами на борт лодки и стал лизать ему руки.

Кайнача принес одеяло. Мужчины положили на него Василия и понесли. Следом шел Малыш, а когда Василия уложили в постель, пес лег рядом с кроватью. В доме поднялась суматоха. Каждый предлагал свои лекарства. Но, кроме неразберихи, из этого ничего не получалось. Тогда заботу по уходу за Василием взяла на себя Татьяна Даниловна. И тотчас на голове больного появился компресс, а на табурете — брусничный сок. Бабы пошли по домам за целебными травами, а Кайнача ушел за Ятокой.

Василий метался в жару. Мария Семеновна сидела на кровати рядом и беззвучно плакала. Четырех сыновей, отняла у нее смерть. В этой же комнате умер ее первенец, двадцатилетний Иннокентий. «Мама, сделай что-нибудь, я жить хочу», — просил Иннокентий. И Мария Семеновна-делала все, что могла; прогревала горло горячими отрубями, песком и картофельными парами, поила настоями трав, часами просила бога избавить от болезни сына. Но ничего не помогло.

Не утихла еще первая боль, а на материнские плечи свалилось новое горе: ушел на охоту семнадцатилетний Алеша, а через несколько дней товарищи принесли его мертвым: затоптал сохатый.

— Подросли еще два сына, Изот и Анатолий. Поплыли они однажды в половодье через реку на лодке, наткнулись на льдину и утонули.

Теперь уходил последний, ее Василий, и она не знала, как вернуть ему жизнь.

Не она ли просила бога, со слезами умоляла оставить в живых сыновей. Но глух он был к ее горю. Да будь у него сердце, разве он пришел бы в ее дом убийцей? Нет, не верила ему больше Мария Семеновна. Теперь надежда была только на самого Василия. Взяв его руку, Мария Семеновна шептала: «Сынок, крепись. Уйдешь— и я за тобой в могилу.

Крепись, сын мой. Я отдала тебе все силы, их должно хватить на то, чтобы ты прогнал смерть».

Захар Данилович не находил себе места. За какое дело ни брался, все валилось из рук. Время от времени он подходил к Василию и подолгу смотрел на него.

Почему-то ему вспомнился случай: рыбачили они на Старой реке. Василию тогда лет двенадцать было. Недалеко от табора залаяли собаки. «Тятя, я схожу, посмотрю, на кого лают?» — попросил Василий. Взял ружье и ушел. Вскоре раздался выстрел. Через некоторое время сын принес глухаря, бросил в балаган.

— Тяжеленный, наверное, с пуд будет.

— А ружье-то где? — спросил Захар Данилович.

Смутился парень. Обрадовался, что глухаря спромышлял, про ружье забыл, в лесу у дерева оставил. Пришлось идти вместе искать.

Потом не раз было. Увидит зверя, загорячится, Захар Данилович и напомнит про ружье. Василий закусит губу, а страсть обуздает. Вот так и научился терпенью и выдержке.

Вошел Поморов. Он был в болотных сапогах, с ружьем: возвращался с озер и про беду узнал.

— Давно случилось? — раздеваясь, спросил он Захара Даниловича.

— Должно, где-то в полдень.

— У меня дома аптечка есть, пошлите за ней кого-нибудь.

Татьяна Даниловна принесла аптечку, а в ней было-то — йод да марганцовка. Михаил Викторович вымыл руки, снял бинты с груди и шеи Василия. Вспухшие раны кровоточили. Поморов промыл их марганцовкой, смазал йодом и пересыпал сухим ягелем. Это народное средство он давно проверил: ягель образовывал тонкую пленку, не давал ране гноиться и быстро заживлял ее.

— Выживет? — спросила Мария Семеновна, когда Поморов забинтовал раны.

— Обязан выжить.

Поморов ушел, пообещав прийти вечером.

Василий некоторое время лежал молча, а потом опять начал бредить: «Максим, стреляй! Мое осечку дало… Эх, ножом бы сразу».

— Вася, успокойся, — ласково говорила Татьяна Даниловна. — Ты же дома. Соку брусничного выпей, и легче станет. Подживут раны, опять на охоту пойдешь.

В сумерках появилась Ятока. Неслышно прошла через комнаты, остановилась у кровати больного, прикоснулась тонкими пальцами к его лбу. Все с надеждой и страхом смотрели на нее.

Ятока повернулась к Марии Семеновне.

— Ничего, тетка Марья. Вася не пропадет. Его Ятока любит. Сейчас оленей резать будем. Много шаманить. Злых духов прогонять. Васю на ноги ставить.

— Люди говорят, что это ты своих чертей в медведя превратила и на парней натравляешь, — сказала Мария Семеновна.

— Это худой люди говорят, — возмутилась Ятока. — Не верь им, тетка Марья. Ятока Васю любит. Пошто ему худо делать будет? Ой, худой люди. Совсем понятий нет. Не плачь, тетка Марья. Сейчас боль прогоним. — Наклонившись над Василием, она что-то зашептала.

— Теперь боли меньше будет. Крепко уснет Вася,

Из кармана сарафана Ятока достала кожаный мешочек и подала Марии Семеновне.

— Это волчий корень. Распарить, к ране прикладывать надо.

Достала другой мешочек.

— Здесь панты. Поить Василия надо. Силы прибавится. Ятока вышла, а через несколько минут за рекой, на елани, под ножом Кайначи взревел белый бык. В небо взметнулось пламя костра, заметалась тень вокруг него, в ночную тишину градом посыпались звуки шаманского бубна.

В комнату вошел Захар Данилович.

Что тут эта колдовка делала? — спросил он строго Татьяну Даниловну.

— Панты и волчий корень принесла.

— Без нее не нашли бы, что ли?

Капитолина все утро помогала матери по хозяйству: подоила корову, накормила кур, собак, а теперь укладывала постряпушки в корзину на сенокос.

В куть вошел Боков. Был он в сапогах, в черной рубахе, перетянутой поясом.

— На покос сегодня не поедем, — сказал он властно.

— Почему? — спросила Капитолина.

Боков бросил на дочь недовольный взгляд, но, ничего не сказав, ушел в амбар и закрылся там.

— Что это с тятей сегодня?

— Ума не приложу, — ответила Ольга Ивановна. — Пришёл вечером из Матвеевки чернее тучи. Всю ночь ворочался. Ты только не ходи в амбар.

Капитолина и сама знала — если отец закрылся, значит, что-то делает в тайнике под полом. Он и спит-то в амбаре, чтобы быть поближе к богатству.

Боков спустился в тайник, где у него хранились деньги, драгоценности, шкурки соболя, фляги со спиртом, китайский контрабандный шелк. Там он зажег свечу, сел на чурбан, достал из кованого сундука связку соболей, осмотрел их и задумался.

Вчера его, Трофима Пименовича и Урукчу вызывали в сельсовет. Пришли. Там были Степан, Дмитрий и Михаил Викторович.

— Садитесь, — показал глазами Степан на скамейку. Сели. Степан пристально посмотрел на них и рубанул словами, точно клинком:

— Жаль, не восемнадцатый год сейчас. Я бы вас всех к стенке поставил, чтобы не гадили на Советской земле.

Боков с уважением посмотрел на него: этот все может. А смелых людей он любил. Однако не смолчал:

— Если ты, Степан, позвал нас ругаться, то прощай. Нам недосуг по пустякам время тратить.

Степан презрительным взглядом окинул Бокова.

— Позвал я вас вот зачем. Все промысловые угодья мы раскрепили за обществом «Красный охотник». С этих угодий пушнина будет приниматься только Госторгом, — Степан помолчал. — Вам, — продолжал он, — принимать пушнину без ведома сельского Совета не разрешается. Если примете, пушнину конфискуем, а вас обязательно отдадим под суд.

На каком основании? — спросил Боков. — Нам облисполком разрешил принимать пушнину, установил цены, банк дал ссуду.

— А на том основании, господин Боков, что на своей земле мы хозяева. Если наши порядки вам не нравятся, можете уматывать на все четыре стороны: А вздумаете потихоньку скупать пушнину, берегитесь: я вам найду место.

— Мы пуганы, Степан, — с вызовом сказал Боков.

— Тем хуже для вас. Это мы учтем, когда нужно будет.

…Боков вылез из тайника, развесил в амбаре соболиные шкурки: надо было проветрить. «Наступают на нашего брата большевички, — размышлял он. — Мужики жилистые. Все им нипочем. Вон Черчилль до хрипоты орет в парламенте: с Советами надо кончать, а как кончишь-то. Набили тебе морду в девятнадцатом году, и правильно, не лезь в чужой дом. Да и Форд продал большевикам двадцать тысяч тракторов, предоставил кредит на десять месяцев. Теперь и прикидывай, что к чему. Не так уж плохо, значит, стоят большевики на ногах, коли иноземцы с ними торговлю завели. Передавят и нас, как клопов. Такой, как Степка, шутить не будет. Да и я бы на его месте воли-то большой не дал. Надо в кучу собираться, по одному, как цыплят, возьмут».