Красная волчица - Николай Кузаков

— Я знал, что вы не подведете. — Он аккуратно положил листок в карман гимнастерки и достал кисет.

Василий чуточку с завистью смотрел на него. Степан был всего лет на семь старше, а уже многое повидал, многое знал. Отец его ушел в четырнадцатом году на германскую войну, прислал весточку откуда-то с Украины и потерялся: то ли погиб, то ли в плен попал. Вскоре мать умерла. Степан надел котомку и пошел искать отца.

Проходили годы. О Степане уж забывать стали, а он в двадцать пятом году вернулся в буденовке, с орденом Красного Знамени на груди, с мандатом представителя Советской власти.

Степан закурил, спрятал кисет и повернулся к Наде.

— Надя, запевай.

И поплыла над притихшей тайгой печальная мелодия.

Ой-да ты, тайга моя густая,Конца-края не видать.Ой-да, ты, девчонка молодая,Мне тебя уж больше не встречать.

Тетя Глаша, скрестив руки на груди, задумчиво смотрела в темноту ночи. Молча курил Захар Данилович. Не успел отзвенеть Надин голос, как Степан предложил:

— Ребята, давайте нашу, партизанскую, — и, не дожидаясь всех, запел:

Ясный день, непогодушка злаяНе шумит, притаилась у скал.Там, под сопкою, в снежных сугробахМолодой партизан умирал.

— Степан Сергеевич, а много погибло наших парней? — спросила Надя.

— Много. Умереть от пули или осколка не страшно, страшно было живым попасть к врагу. Со мной вот служил Саша Мельников, совсем мальчишка. В бою его, раненного, захватили семеновцы. На третий день увидели мы в степи всадника на коне. Бросились к нему. Наш Саша! Голый, привязан к седлу, на груди и спине звезды вырезаны, а вместо глаз — дыры, штыками выколоты.

Степан помолчал.

— Многие сложили головы, — голос его стал глуховатым. — Но мы их не забудем.

Расходились глубокой ночью. Только остался у костра Захар Данилович.

— Обожди-ка, Василий, — попросил он.

Василий остановился.

— Видишь, ветер переменился, дождь будет. С косьбой день-другой повременить придется. А харчи у нас на исходе. Недавно я к солонцам ходил, бык там живет. Не сбегать ли тебе в лес? Может, потрафит.

— Хорошо, — согласился Василий. — На рассвете выйду.

— Максима с собой возьми. У него кобель добрый, да и веселей вдвоем будет.

На столе тускло горит коптилка. В доме тишина. Под окнами шарится ветер. Трофим Пименович косится узкими глазами на огонек коптилки, почесывает короткими пальцами грудь. На душе у него смутно. Степан с Дмитрием что ни день новое придумывают, так и жди подвоха. «Хвори на вас, красных чертей, нет», — думает старик.

Напротив него, опустив голову, сидит Никифор, старший сын. Весь в мать уродился. Высокого роста. А ладони, что медвежьи лапы. Как-то в сердцах ударил коня, так тот на коленки упал. Бородища во всю грудь. «И что надо Митьке со Степкой? — думает Никифор. — Благо бы для себя старались. А то за этих тунгусов стрелять всех готовы».

Издалека глухо донесся гром. Никифор встрепенулся, прислушался.

— Должно, гроза будет, — проговорил Трофим Пименович.

— В самый раз, — ответил Никифор. — Травы лучше будут.

— Красненькие-то уже уехали на покос.

— Успеется.

— Генка твой что не показывается?

— Уплыл на озеро сети ставить. — Никифор разгладил пышную бороду, достал из кармана кисет и стал заворачивать самокрутку. — Партийцы-то к тебе приходили?

— Сам учитель жаловал, — усмехнулся Трофим Пименович. — Таким соловьем рассыпался. У самих штаны в заплатах, а туда же, в благодетели лезут. А на кой хрен мне сдались эти английские углекопы? С голоду подыхают? Против власти в другой раз восставать не будете. Я, слава богу, и без них век доживаю.

— Митька, говорят, десять рублей отвалил. Тоже банкир нашелся. Всего добра-то — прелая шинелька на плечах. Свалится — и пуп на голе будет.

— От меня они кукиш с маслом получат. Про экономию заговорили. Знать, туго большевичкам приходится.

— Генка мне вчера газету читал. Черчилль грозится порвать сношения с Советами. А у него во какая сила. Видишь, куда дело-то идет. Вот и забегали большевички.

— Нам бы здесь их прижать.

— Я о том и толкую. Надо, как прошлый год, упредить Степана с Митькой, собрать у тунгусишек пушнину. А фирма Крохалева найдет в Карске ей место. С пустым-то кошельком Советы долго не протянут. Завтра и снаряжайся на стойбище, потолкуй с охотниками. Кое за кем должок там есть. Напомни.

— Митька против нас что-то замышляет. Мужики толкуют, про спирт пронюхал. Тряхнуть нашу лавку думает.

— Вот сукин сын, — Трофим Пименович стукнул по колену маленьким кулачком. — Варнак. А кол осиновый не нюхал?

Трофим Пименович торопливо сунул трубку в рот и с таким остервенением стал бить кресалом по кремню, что искры посыпались во все стороны.

У него два сына: Никифор старший, Дмитрий младший. Оба давно уже жили своими семьями. «Одного поля ягоды, — думал старик. — А вот, поди, возьми их. Никифор шагу без меня не сделает, помогает с малых лет в торговле. Генка, сын Никифора, той же тропой пошел. А Дмитрий вертопрахом вырос, все ему нипочем».

Вспомнил Трофим Пименович случай, когда Дмитрий еще подлетком был. Поджидал он эвенков, приготовил пять четвертей спирта, водичкой поразбавил. Через день хватился — все бутыли побиты. Бросился к сыновьям. «Сукины дети, кто это сделал?» — «Я», — ответил Дмитрий, а сам волчонком смотрит. «Ты что, отца по миру xoчешь пустить?» Трофим Пименович схватил его за грудки, а Дмитрий нож из-за пояса выхватил: «Только тронь. А спирт весь вылью. Не обманывай охотников. Стыдно людям в глаза смотреть. Пальцами тычут. Живодерами зовут. Или мы хуже людей? Сами себе кусок хлеба не добудем?» Потом как-то один эвенк заболел, не смог белочить. Дмитрий муки ему отвез, так, за спасибо. Как только встал на ноги, ушел от отца, женился. В четырнадцатом году взяли его на службу, пришел оттуда партийцем.

— Ты прибери подальше и спирт, и соболиные шкурки, — посоветовал Никифор.

— У меня прибрано, — уже спокойным голосом ответил Трофим Пименович.

В сенях послышались шаги. Отец с сыном переглянулись, Вошел Дмитрий: невысокий, круглая голова прикрыта старой серой кепкой, темная рубаха перехвачена поясом. Окинул взглядом брата с отцом, поздоровался и спросил:

— Мама-где?

— На посиделки к Захаровым пошла, — отозвался Трофим Пименович. — Садись, покурим.

— По делу к тебе, отец.

— Выкладывай.

— Дроби надо. Пороху тоже. Обмишурился малость. Сдадим пушнину, рассчитаемся.

Трофим Пименович усмехнулся.

— Доторговался. На поклон к нэпману пришел.

— Пришел, видишь.

— Вот обрадовал, — насмехался Трофим Пименович. — Всех к лешему послали: бога, царя, купцов. А у самих-то пупок слабо завязан оказался.

— Не в пупке дело, отец. Не наша вина, что нехватка кругом. Почитай, пять лет пришлось бить всякую сволочь. Сору от этой сволочи осталась еще полна изба, но подметем. И хлеба в достатке вырастим, и заводы настроим.

— Так что же ко мне пришел? Лишков-то у меня нет. Сам торгую. Охотников надо в лес собирать, об этом голова болит. Видишь, Советской же власти помогаю, — Трофим Пименович ехидно улыбнулся. Дмитрий спокойно посмотрел на него.

— Знаем мы твою помощь, батя. В прошлом году тебе удалось околпачить нас. За науку спасибо. Нынче у тебя ничего не выйдет.

Трофим Пименович насторожился. Его пугала уверенность большевиков. Что это они на этот раз затеяли?

— Частная торговля разрешена Советским государством. Ссуду выдали. Я проценты аккуратно плачу.

— Все это так, но ты одно забыл, батя, государство на местах представляем мы — Советы.

Трофим Пименович терялся в догадках: куда клонит Дмитрий?..

— Выселите меня?

— Нет, пока живи. До этого еще дойдет. Но охотников обирать не позволим. И Советскую власть тоже.

— Торговать, значит, запретите? — Трофим Пименович смерил: Дмитрия недобрым взглядом. — Это как же?

— Об этом в сельсовете потолкуем, — отрезал Дмитрий. — Как же насчет дроби?

— Нету, — Трофим Пименович развел руками.

Дмитрий в упор посмотрел на отца.

— Спасибо и на этом, папаша. Не глупый ты человек, и как не видишь, что кончилась ваша тропка. Одумайся, пока не поздно. Живешь, как конокрад на постоялом дворе, от каждого стука вздрагиваешь.

— Это как же понять?

— Не притворяйся. О твоих проделках мы знаем. Помаленьку спиртиком торгуешь, охотников обираешь.

— Докажите.

— Докажем, не торопись. Еще время есть, одумайся. Перед охотниками ты в большом долгу.

— Это в каком же долгу? — вызывающе спросил Трофим Пименович. — За то, что кормил всю деревню? Провиантом снабжал?

— Эту твою кормежку на том свете помнить будут. Не отсюда ли эвенки за бутылку спирта голыми уходили? Забыл, как их ребятишки с голоду помирали, как пьяные охотники замерзали в лесу?