Океан. Выпуск седьмой - Виктор Фомин

Прошел капитан в штурманскую, шелестит картами. Вахтенный штурман Монич оторвался от стекла, крикнул фальцетом:

— Прекратить пение на руле!

Голос капитана из штурманской:

— Александр Ильич, зайдите в штурманскую.

Из рубки доносились голоса. Твердый — капитана, запинающийся — третьего штурмана. Капитан делал выговор за пыль на хронометрах. И всем стало легче. Рулевой Коля Михайлов опять что-то замурлыкал под нос.

Из машины сообщили, что откачивают воду из льял, и матрос Костя Бронов побежал делать замеры. Сразу же вернулся. Мокрый — окатило волной. Протянул мокрый футшток и линь.

— Окатило. Не успел сделать замер.

Свистнули из машины. Докладывал вахтенный механик:

— Насос не берет.

Оттеснив от переговорной трубы старпома, капитан нагнулся.

— Капитан говорит. Вызвать стармеха в машину. Через десять минут доложить.

Ветер уже не был порывистым. Грохот волн и свист ветра слились в буйную симфонию без ритма и пауз. Иногда тучи становились разреженней и косматое солнце смотрело сквозь морозную пыль на гребни волн, на полосы пены, на стремительные размахи мачт. Снасти, борта, палуба покрылись ледяной коркой. Когда капитан вышел на крыло, его черные усы стали серебряными.

Свистнула переговорная труба. Глуховатый голос стармеха Павла Михайловича доложил:

— Насос забит бумагой. Попробуем пробраться в трюм к приемным колодцам.

Две пары глаз встретились.

— Владимир Иванович, разрешите спуститься в машину?

— Идите, старпом.

ДАЕМ SOS!

В кочегарке было дымно и жарко. Кочегары чистили топки. Они выгребали шлак на стальные паелы и поливали водой из шланга. Шлак взрывался паром. Длинные языки пламени выбрасывались из открытых топок. Здесь, у самого днища, качка была мало заметна. Шаркали лопаты, хлопали дверцы топок, блестели мокрые спины. И показалось старпому Зорину, что нет жестокого ветра, обледенелых снастей, холодного солнца в ледяной мгле.

Стармеха Павла Михайловича звали по-морскому «дедом». Он всегда ходил без шапки, открывая всем ветрам ореол седых волос. Старпом и «дед» пробирались к трюмной двери. Отброшены задрайки, распахнута стальная дверь. Прижались к переборке торцы рулонов. Нет хода к трюмным колодцам. Через кучи угля и шлака возвратились назад. Не торопится Павел Михайлович. Грызет дужку очков. В затруднении, значит.

Из кочегарки вышли в машинное отделение. Блестят надраенные поручни, размахивают мотыли. Бегает за ними рука машиниста с масленкой. Дрожит вода в водомерных стеклах. В полном порядке машина у Павла Михайловича. А он грызет дужку очков и говорит:

— Передайте капитану, что мы запустили все насосы. Попробуем откатывать через машинные льяла.

На мостике ветер вмиг вырвал машинное тепло. Молча выслушал капитан доклад. Дал команду рулевому. Легла «Ладога» против зыби. Килевой стала качка. А ветер усилился. Теперь дует прямо в лоб. Поднялся на мостик плотник Саша Васильев. Прокричал в ухо старпому:

— Вода вышла на трюмный настил. Будем продолжать замеры?

— Будем, — кивнул старпом. «Пусть не изменяется режим службы. Пусть каждый выполняет свой долг. Пока…»

Наступил полдень. Поднялся на мостик второй штурман. Все штурманы на мостике. Никого не держит капитан, но каждый знает, что место его здесь и покинет он мостик только по приказу капитана. Только так. А механики все в машине. И выйдут из машины, только когда прикажет капитан. И только так.

В четырнадцать тридцать сообщил стармех, что вода вышла на паелы в кочегарке. Пошел капитан в штурманскую, позвал третьего.

— Александр Ильич, нанесите счислимое место. Считайте скорость два с половиной узла.

Делает Монич вычисления. Роняет то циркуль, то карандаш, царапает карту. Вонзилась ножка циркуля в карту, пригвоздила ее к столу. Середина Татарского пролива…

Вышел из штурманской капитан. Подошел к окну. Опустил наполовину стекло. Ворвался ветер, метнул ледяную пыль, зашелестел картами в штурманской. Зазвякали медные накладки на трапе под тяжелыми шагами. Все знают, кто идет. Поднялся на мостик стармех Павел Михайлович. Заметался, запутался ветер в его шевелюре. На него смотрели с надеждой, нетерпением. А капитан смотрел на море, как будто все уже знал. Медленно ронял слова Павел Михайлович, и менялись лица.

— Вода выступила на паелы в кочегарке. Около фута. Еще фут — и зальет топки. Наверное, у цементных ящиков разошелся шов наружной обшивки.

Все смотрели на капитана, ждали его решения. Знали, что если хлынет вода в раскаленные топки, то рванется со страшной силой перегретый пар, взлетят на воздух котлы. Капитан смотрел на часы. Шестнадцать ноль-ноль. Шарил по карманам.

— Дайте спички.

Старпом протянул коробок. Раскурил капитан трубку и сказал:

— Можете курить на мостике.

Такого еще не случалось.

Капитан отвернулся к раскрытому окну, посмотрел на палубу, потом на кренометр. Восемь градусов крен на правый борт. Повернулся к старпому:

— Глеб Борисович, сможете завести пластырь?

Глухо, как свинцовый молот, ударила волна в правую скулу. Сорвался с нее гребень, обрушился на полубак, пронесся к надстройке. Глыбами льда обросли кнехты, лебедки, вентиляторы. Завести пластырь! Это значит — протянуть под килем стальные тросы, завести на пробоину толстый парусиновый квадрат, обтянуть сложной системой тросов и блоков.

— Не сможем завести, — с трудом выдавил из себя старпом.

Шли часы, отбивали склянки. Двадцать два часа. Крен на правый борт — пятнадцать градусов. Никто не уходил с мостика. Только «дед» Павел Михайлович вниз-вверх мерял тяжелыми шагами бесчисленные ступеньки трапов.

Опять поднялся «дед» на мостик, подошел к капитану. Знал уже капитан, что поднялась вода к топкам. Намертво закусил «дед» дужку очков, дышит тяжело. Спешит. Знать, изменил своему правилу.

— Подошла?

— Еще дюйм и…

— Павел Михайлович, стравите пар, гасите топки. Перекрыть и проверить все водонепроницаемые двери и клинкеты.

Стармех ушел.

— Третьему штурману собрать и иметь при себе судовые документы. Старшему штурману передать координаты радисту. Даем SOS!

Стучали каблуки, хлопали двери.

Невидящим взглядом, как в прошлое, смотрел капитан на волны. С чего начались эти несчастья? Говорят, у английских капитанов в послужном списке есть графа: везучий или невезучий. Ему все время везло. В двадцать два года старпом, в двадцать восемь — капитан. На «Ладоге» капитаном уже семь лет. И все без единой аварии. В личной жизни везло меньше. Была любимая жена. Была… Потом семьей стало судно. Всех этих парней он любил. Любил, как строгий отец. Просто добрым быть легко. А строгость — это высшая форма доброты, это сама справедливость.

Он вспоминал своих прежних капитанов, у которых плавал матросом и штурманом. Многих он тогда не любил. Они лишали его свободного времени, строго карали за малейшую небрежность. Но сейчас он их помнил. Лица, походку, привычки. Всех их помнил. А вот добрых капитанов он не помнил. Они слились в безликий образ доброго капитана, который прощал безалаберность, позволял делать многое. И люди у этого капитана не знали, что такое долг, море, дружба.

Хорошие все-таки ребята на «Ладоге». Каждый знает, что делать и как. И делают честно. Ему хотелось сказать что-то теплое своим парням, не те слова, что он говорил всегда. Но сейчас это будет ни к чему. Пусть делают свое дело.

Но с чего начались несчастья? Что он упустил? Что сделал не так?

Конечно, все началось с аварии у мыса Крильон. Ночь. Плотный туман. Повышенная скорость. И не обозначенные на карте камни. Надо было держаться дальше от берега. Снизить скорость. Может быть, ждать рассвета. Подсказать бы кому, посоветовать… А кто подскажет? Ведь он приучил своих помощников только исполнять, а не советовать. И решение идти с бумагой принял он сам. Он принял решение сознательно. Как коммунист и капитан. Но он решил это сам, а ведь на борту тридцать две жизни, не он один… Сейчас уже поздно советоваться. Он знает, что их ждет. И знают это все те, кто у него за спиной. Знают и исполняют свой долг.

Курил трубку, смотрел на волны капитан.

«Я БУДУ КОМАНДОВАТЬ СУДНОМ»

Мерцают лампы, тишина на радиостанции. Что-то булькает в батареях парового отопления. Свищет за окном ветер, метет порошу. Бесконечны часы ночной вахты. И до утра еще далеко, далеко.

Дремлет старый радист Свиридов в кресле. Уткнулась в книгу Анюта — практикантка. Ей не до снега и ветра за окном, ее не волнует и долгая ночь впереди. Ждет она корабль с алыми парусами: она невеста капитана Грея.

Хлопнула внизу дверь. Открыл глаза Свиридов, подкрутил верньер. Спрятала книгу в стол Анюта, поправила прическу, косит черный глаз на дверь. Четкие шаги по коридору громче, ближе, замерли у двери. Распахнулась дверь. Начальник управления Демин шагнул в операторскую.