Публицистика - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот она, сила альтернативной истории. Наполеон вторгается в Россию, а Москвы — нет. И Бородина нет. Не нужно никакого Бородина, и вместо генерального сражения генералы режутся в штос.
Полки идут вперёд, вороватые солдаты, набранные из разных стран Европы, обрастают трофейным скарбом, добытым в боях с местными купцами. А Москвы нет.
Посланы разведчики — ничего нет, говорят, только Нижний Новгород виднеется, да и то хрен разберёшь, может, это какая-то клякса на местности.
— Чё за дела! — кричит Наполеон. — Кутузов где?
— Не знаем, ваше величество, — отвечают храбрые генералы, а у самих у кого во рту куриная ножка, а кто и вовсе в валенках.
Армия движется вперёд, понемногу редея. Итальянцы первыми рассеиваются по тёплым избам, согреваемые русскими вдовами. Большая часть испанцев убита племенным быком под Владимиром. Поляки объявляют себя русскими и норовят занять места в уездных казначействах.
Храбрый Мюрат тонет в реке Урал и, уже булькая, проклинает эту реку и объявляет её гибельной для всех полководцев.
Весной войско переваливает какие-то горы и, очутившись в Азии, продолжает поход. Наполеон теряет свою треуголку, и теперь на нём баранья шапка. Гвардия умирает, но не сдается в стычках с татарами. Давно исчезли подводы, заготовленные для московского золота.
Проходит год, и остатки Великой армии, позабывшие свои языки, выходят к океану. Прибой грохочет и брызгается императору в лицо. Смутные воспоминания о родном тёплом море ещё посещают его, когда он велит рубить дома на берегу. Из кустов глядят на него раскосые глаза туземцев, и он ощущает себя Колумбом.
Ещё через год его сон тревожит посланец русского царя — смысла письма император не понимает, только удивляется, отчего его называют губернатором.
БАЛЛАДА О ЖЕНЩИНАХ БЫЛЫХ ВРЕМЁН
Вот бремя возраста — к тебе приходят вести о смерти тех, кого любил когда-то.
Прижмёшься лбом к холодному стеклу и шепчешь балладу о тех, кто в гробу.
Вот уж у Сильвии Кристель уста давно увяли, расслышать можно шепот их едва ли.
И верно, на Сильвию кто в моём поколении не дрочил, тот и не жил, нельзя иль можно так сказать.
Все были ей мужья, и вот мы овдовели.
Один сатирик признавался, правда, что был нашей расы, но переключился на коммунистов и "нрзб".
Был, правда, фильм другой. И вовсе без претензий.
Griechische Feigen, а уж переводили так, что просто духа пир. И «Фрукт созрел», и греческий инжир.
Промеж ностальгических легенд об узилище, что грозило за инжир, рассказывали страшное и смешное, чисто жыр.
Как электричество на щитке, милиция, гасила, неслышно ступая сапогами возле лифта налегке. Всё для того, чтобы кассета вещественно и доказательно застряла в видаке. И сколько этих магнитофонов, ценой в подержанные «Жигули», метали из окон и из дверей, когда повылетали пробки без затей.
Эротика шла рука об руку с опасностью и всё в воспоминаниях увеличивалось, с пристрастной важностью.
На этом вираже, практически полностью забыта обществом Бетти Верже.
А девушка была для тех, кто вырос из чувств к Алисе Селезнёвой, но намертво запомнил черты незваной гостьи для других утех.
Верже была немецкой крови.
Как там она, что с ней, и как её здоровье?
Жива ли? В полях туманных призраки пропали, их слышал только мрак, и то едва ли.
Которой год наш Интернет молчит, набрав чего-то в рот. Не наш ведь это огород.
А Сильвия делила ложе с Президентом, (не знаю уж, с каким презентом), но оттого на ней был парижский шик. (Тут рифма «пшик»). Творцы позвали Алена Кюни, а немцы были проще и честнее — „Oberflächlicher, unwirklicher, alles 'verschönernder' Soft-Porno ohne Bedeutung“ — попробуй, догони, такой-то смысл и дейтунг.
Так можно ю рекламировать прыжки по Казантиппу — ну, Коктебелю или типа, на Казантиппе строился всё атомный гигант. Гигант не встал, и караул устал, но миновать Эммануэль нельзя ни с этой стороны, ни с той пропавшей занавески жестяной.
Чу, едешь ты в метро в Москве, на эскалаторе играет Пьер Башле. И жизнь моя со мной.
Но Бетти, как лазурь, была светла, о ней надежда в чёрном небе умерла.
И женщины былых времён куда-то канули, туда, где нет имён. Где немки с Терезой вместе, с Бетти и Беатой, с Самантой — где?
Где греческой флоры цвет, где Констанции вскрик?
Конечно, Бетти символом была: исчезла ведь — не то, что умерла.
Четыре года и четыре роли. Я видел их, она там бессловесно ходит, из анекдота будто бы кого-то вдруг заводит. Налево — пестик, а направо — песнь.
Газетчики получше Интерпола, но не нашли, осталось тело голо. Тебе я снюсь, трепещешь ты в ответ, когда моё раздастся имя? Заглянешь на обед? Нет. Нет!
Где Элоиза, всех мудрей, чью фотографию нашла под партой завуч?
Где историчка, кем ты любовался с задней парты под смех друзей, тот злобный смех зверей, и смехом этим ты был в мешке опущен в холод пенный?
Увы, где прошлогодний снег!
Чу, вот посылку принесли.
У почтальона сгорблена спина,
Покров минул, у всех одна вина.
Коробка здесь.
Внутри она мокра: снег стаял, с ним была плутовка такова.
ПРОРУБЬ
Русский человек в этот день должен сидеть в проруби. Те, кто послабже, в прорубь лезут из бани, а те, кто крепки в вере — так просто приходят и сидят. Добираются к проруби из царства бетона и асфальта в сельскую местность любой ценой, потому что если в Москве-реке в прорубь залезешь, то волшебная щука тебя снизу объест. Да так затейливо, как в Бердичеве не делают.
А в сельской местности сиди не хочу, только тускло блещет под тобой шлем Александра Македонского, золото Наполеона, золото Партии и золото Рейна.
В эти дни русские люди сидят по прорубям, а под ними проплывает подо льдом адмирал Колчак.
Кто вёл себя плохо в этом году, того он с собой берёт в плавание, а кто так себе, тому он просто пятки щекочет.
В самой глуши русские люди купаются рядом с волком, у
