Публицистика - Владимир Сергеевич Березин

Публицистика

Слово о писателе Гайдаре

Тише, Женя, не надо кричать, тише…

Аркадий Гайдар

Не could feel his heart beating against the pine needle floor of the forest.

Ernst Hemingway

Гайдар, как не крути, гений — оттого, что жизнь его превратилась в сюжет. Это случается с немногими писателями. Итак, он был злобный сумрачный гений.

И самый гениальный рассказ у него про военную тайну, в котором есть всё — войны, крымские кулаки-убийцы, сказки, правда и кривда, бесполая и бестелесная любовь. В этом, одном из самых известных рассказов Гайдара есть такое место, где «часовые закричали:

— Это белые.

И тотчас погас костёр, лязгнули расхваченные винтовки, а изменник Каплаухов тайно разорвал партийный билет.

— Это беженцы…

И тогда всем стало так радостно и смешно, что, наскоро расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай, угощая хлебом беженских мальчишек и девочек, которые смотрели на них огромными доверчивыми глазами».

Прах безвестного Каплаухова не взывает к отмщению, не бьётся ни в чьё сердце — для либералов он неудобен, оттого что у него был партийный билет, для коммунистов — тем, что он его порвал.

Литературное бытиё всякого хорошего советского писателя включало в себя несколько жизней — в первой он писал, и его книги добивались известности. Во второй самого писателя уже могло не быть в живых, но его книги ждала судьба картофеля при Екатерине, в третьей жизни (обычно это происходило в ленивые семидесятые годы) он вызывал некоторое уныние — картошка давно насажена, лезла с каждой огородной грядки и оттого вникать в тексты было скучно.

Тогда наступала четвёртая жизнь — вместе с общественной эйфорией наступала пора разоблачений. Выяснялось, что хороший советский писатель зарубил кого-то шашкой, лютовал в продотрядах, расстреливал несчастных по темницам или бил жену велосипедным насосом. Интерес к писателю увеличивался, потому что всегда радостно узнать, что кумир так же гадок, подл и низок как мы — и никак иначе.

Но для хорошего писателя, только для по-настоящему хорошего писателя наступает пятая жизнь. Когда уляжется всё, когда растворится в небытие Министерство по делам писателей, дома творчества заселят те люди, что способны заплатить за пансион, а скрип пера по бумаге снова станет монашеским уединённым делом — вот тогда наступает пятая жизнь хорошего писателя.

Именно тогда ты начинаешь перелистывать страницы его книг, и перед тобой встаёт мир великой страны, смытый временем, как Атлантида. Прибой мотает перед тобой осколки прошлого, чудные слова, с непонятными значениями, обороты речи, что утеряли свой смысл.

И если это настоящий хороший писатель, то перед тобой, как перед мальчиком, что путешествовал на диких гусях, из мутного океана прошлого встаёт на минуту сказочный странный город, чтобы потом снова опуститься на дно.

Аркадий Гайдар — именно такой писатель.

Но лучше я расскажу об одном мероприятии. Довольно давно мы с товарищем сидели на каком-то литературном собрании. Это было тягучее, как пастила, длинное мероприятие, удлинял которое линейный перевод иностранных гостей и тяжелые умствования отечественных критиков. Потом слово дали детективной писательнице, и она, наклонив луковую свою голову, вдруг сказала, что нет у нас чёрного детективного романа, подобного французскому, где герой не знал бы за кого он — за тех или за этих, не знал бы кто он и что от него хотят.

Переглянувшись, мы выдохнули название этого романа.

Он, правда, не роман, а повесть, у нас есть навсегда — странный и страшный как морок, он есть у нас. Вот цитата оттуда: «И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать:

Ай-ай!

Ти-ше!

Слыш-шишь?

Ти-ше!»…

И вот ты валишься вместе с героем в тихий омут безумия, потому что понимаешь, что жизнь пошла криво — уносится от тебя небо и воздух, но одновременно смотришь на себя со стороны — как толща воды покрывает твоё маленькое тело… Ты чувствуешь за собой вину, потому что государство устроено так, что ты всегда чувствуешь за собой вину, и, не умерев сразу, ты с каждым днём усугубляешь её. И вот ты, без лести преданный-проданный, хрипишь о своих великих знамёнах пробитым горлом.

Есть такая смешная песня про коричневую пуговку. Её и поют смешно, будто суют пальцы в давно остывший костёр.

Много даже спорили об авторстве стихов, которые, на самом деле, сочинил Евгений Долматовский.

Слова этой песни про поимку шпиона, у которого в кармане с оторванной пуговицей нашли патроны для нагана и карту укреплений с советской стороны, если сравнить их с исходным стихотворением позволяют понять многое.

Это примерно так же, как с романом Адамова «Тайна двух океанов», где в книге главным негодяем был японец, а в фильме (снятом уже после войны) уже обезличенные иностранцы, только в предположении — американцы. Враги меняются, можно подумать, что не меняется только их звериный оскал и гнусные умыслы

На самом деле они тоже меняются. Непростые истории происходят с оскалом — довоенным и послевоенным. Например, стержнем тридцатых всё-таки является враг, который хитёр и злобен, но внутри у него классовые противоречия и, дунь-плюнь, поднимется пролетариат, и случится мировая революция.

В поздних сороковых всё иначе. Это время без Коминтерна — равновесие остаётся, и только Люди Доброй Воли сжимают кулаки в карманах. Майор Пронин в тридцатый годы — совершенно эстетский, джазовый, как в фильмах нуар, персонаж, следующий канону Ниро Вульфа и Арчи Гудвина, а после войны (и отсидки автора) — обычный советский чекист.

Мотив встречи Добра и Зла, межу которыми стоит ребёнок — это такой сакральный советский мотив. Вот Граница, на ней, со стороны Добра, стоит ребёнок, есть человек Зла, есть человек Добра — условный пограничник.

И это — «Судьба барабанщика». Но ещё лучше это видно в гениальном рассказе Гайдара «Маруся» (1939):

«Шпион перебрался через болото, надел красноармейскую форму и вышел на дорогу.

Девочка собирала во ржи васильки. Она подошла и попросила ножик, чтобы обровнять стебли букета.

Он дал ей нож, спросил, как ее зовут, и, наслышавшись, что на советской стороне людям жить весело, стал смеяться и напевать веселые песни.

— Разве ты меня не узнаешь? — удивленно спросила девочка. — Я Маруся, дочь лейтенанта Егорова.

Этот букет я