Публицистика - Владимир Сергеевич Березин

Извините, если кого обидел

22 сентября 2017

Письма о русском

БЕЛКА

Среди прочих заветов, которые оставил нам академик Лихачёв, страдавший за ны при Понтийском Пилате, было ходить в Павловск и шуршать листьями. Что бы ни случилось — иди в Павловск из Пушкина и шурши листьями. Сядь на электричку из Ленинграда и езжай в Пушкин.

Или сразу в Павловск.

Теперь, когда кончился Ленинград, садись в электричку из Петербурга.

Иди и шурши.

Я тоже ездил.

Когда я был молод и имел я силёнку, то всё время приезжал и ходил. Правда, я приезжал по большей части на зимние каникулы и хрустел снегом. Листья, добытые из-под снега, шуршали плохо. Но духовность во мне прибывала.

Я стоял перед статуями в быстротемнеющем лесу и чувствовал, как духовность наполняет меня. Ноги мои мёрзли, и в ботинках молча таял снег.

В Павловске тогда было пустынно. Белки спали в дуплах. Изредка пробегал лыжник.

Нормальный человек считает, что духовности ограниченное количество и на всех её не хватит. Оттого он немного обижен, когда в сезон шуршащих листьев Павловск набит людьми.

Петербуржцы — люди изначально духовные, по праву рождения. Они надевают листья на головы и бродят среди статуй, фотографируясь.

Поскольку им уже не нужно так просто шуршать, они кормят белок.

Какие-нибудь москвичи, не забывшие ещё навыки охоты и погромов, увидев белку где-нибудь в Лосином острове, молча и споро гоняются за ней. В Москве не забалуешь — вон даже академик Лихачёв основал культурный фонд, а не понял, что его сотрудникам нужно оплачивать кормление белочек в Булонском лесу. Ну и кто теперь рулит фондом культуры? Кто белочек кормит? Понятно — усатый москвич, боярский потомок.

Я люблю академика Лихачёва, что скрывать. А некоторые не любят его из-за того, что не любят «Слово о полку Игореве», почитая его фальшивкой. Иные не любят его оттого, что сами в него верили, как в старца Зосиму, и ожидали чудес. Но чудес не вышло, и они обиделись.

Меж тем, сам академик Лихачев верил, что Россию спасёт интеллигенция, и очень обижался, когда академик Панченко ему говорил, что у нас не интеллигенция, а действительно говно. А потом академик Лихачев всмотрелся в интеллигенцию и увидел, что она действительно говно, но не обиделся, а просто стал кормить небесных белок в небесном Павловском парке.

А в земном Павловске всё по-другому.

Не так, как на небесах, да и подавно не так, как в Лосином острове.

Петербуржцы окружают белку и достают из карманов орешки.

Они похожи на крестьян, обступивших Государя.

Бронзовый Аполлон тоже протягивает к ним руку, но его не замечают. Это бог другого мира.

А в этом царят не музы, а белки.

Родители ругают дочь, которая сгрызла все орешки.

Начинается многоголосый хор:

— Смотрите, белка!

— Белка!

— И вправду белка!

— Белка, смотрите!

Появляется старушка-блокадница в шляпке с бутоньеркой, в которую засунут жёлтый листик. Она учит, как нужно обращаться с белками:

— Стучите орешками! Все — стучите орешками!

— Белка! Смотрите, белка!

— Стук-стук.

— Белка!

Люди повышенной духовности окружают белку, медленно сжимая кольцо. Стук-стук.

Молодожёны перестают валяться по траве и бегут на стук орехов.

— Смотрите, она взяла орехи!

— Стучите! Стучите!

— Стук-стук.

— Белка! Белка!

— Посмотрите, вот у неё хвост!

Невесты бегут, побросав свои кленовые венки, свидетеля выкапывают из-под груды листьев.

Аполлон простирает к белке пустую руку.

Музы приплясывают.

Свидетель ползёт к белке, оставляя глубокую борозду.

Старушка-блокадница стучит орехами, как кастаньетами.

Листья шуршат.

Белка пытается спрятаться, закопавшись в листья.

Воздух напоен духовностью, и я пью её со всеми.

Впрочем, у меня есть ещё и бухло, заботливо перелитое в пластиковую бутылочку. Я — москвич, и этого не исправить. Свалившись с лавочки, я лежу в листьях, ворочаясь. Они шуршат.

За всем этим смотрит с небес академик Лихачёв и умиляется.

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА

Все хотят Родину любить. Даже те, кто желают это делать издалека. А вот русский интеллигент, часто путается: то со слезой народ жалеет, то боиться его, опять же, со слезой.

Из левого глаза у него ползёт слеза сострадания, а из правого — слеза испуга.

Так и живёт, с мокрыми глазами.

Я расскажу, что нужно для того, чтобы приникнуть к народу — меня об этом иногда спрашивают, и ответ у меня теперь наготове.

Настоящему русскому интеллигенту нужно для утверждения в этом качестве прийти в магазин и, заняв очередь, выйти на волю, в октябрьский промозглый воздух. Закурить “Беломор” с дембельской гармошкой. Гармошку на папиросах я научу тебя делать, не боись.

— Эй, братан, — окликнут тебя. И ты поймёшь, что пока не сделал ошибок.

К тебе подойдёт сперва один человек, тщательно тебя осмотрев. Он спросит, нужен ли тебе стакан. Вместо ответа ты вынешь стакан из кармана и сдуешь с него прилипший мусор. Тогда подойдёт и второй — спросит денег. Надо, не считая, на глаз, отсыпать мелочь.

И вот тебе нальют пойла, оно упадёт в живот сразу, как сбитый самолёт.

— Брат, — скажет тебе первый, — сразу?

А ты ответишь, что занял очередь.

— Не ссы, — ответит второй и свистнет. Из магазина выйдет малолетка, ты дашь ему денег (уже по счёту) и он вынесет тебе полкило колбасы, черняшку, три консервные банки неизвестной рыбы и главное в стекле.

Торопиться будет уже некуда. Вы разольёте по второй и снова закурите.

Ветер будет гнать рваные серые облака, будто сварливые жёны — мужей. И в этот момент надо понять, что ничего больше не будет — ни Россий, ни Латвий, а будет только то, что есть — запах хлеба из магазина, гудрона из бочки и дешёвого курева. И ты будешь счастлив.

В этот момент проковыляет мимо старушка и скажет:

— Ну, подлецы.

И ты улыбнёшься ей.

Если соискатель сумеет в этот момент улыбнуться старухе, улыбнуться такой расслабленной улыбкой, после которой старушке даже расхочется плюнуть ему в залитые бесстыжие глаза — то, значит, он прошёл экзамен. Всё остальное: национальность, политические взгляды, ордена и пенсия — не важно, важна лишь эта улыбка русской небритой Кабирии, воспетой Венедиктом Ерофеевым.

А уж дальше плачь вдосталь — хоть правым глазом, хоть левым.

Потому как ты пьяный, и спросу с тебя никакого нет.

Да и дела, впрочем, нет до тебя никакого.

МУЗЕЙНАЯ КАРТА

В одном краеведческом музее я видел чудесную карту. Конечно, я попытался её сфотографировать, но надо мной стояла караульная старушка из тех, что нипочем не пустили бы