Всё, что у меня есть - Труде Марстейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ты не думаешь, что можешь разрушить семью? — понизив голос, спросила Элиза, пока Ян Улав был занят установкой елки. Он сидел на корточках, потом застонал и поднялся.
Кристин о Руаре я уже рассказала, и она восприняла все с большим энтузиазмом, меня так и подмывало сказать об этом Элизе. Кристин только заметила: «Эта ситуация — его ответственность. Это не связано ни с полом, ни с возрастом. Если бы ты состояла в браке, а не он, тогда бы за ваши отношения отвечала ты».
Ян Улав отступил на несколько шагов от елки, чтобы убедиться, что она стоит ровно, подошел ближе и чуть поправил ее. Снял пальто, прошел через комнату и исчез в гостиной.
— Классная елка! — крикнула я ему вслед. Он остановился, оглядел меня, словно ожидая подвоха, потом кивнул.
— Ну да, — сказал он и помолчал немного, будто собирался поведать, как он ее заполучил, но потом передумал. Мы услышали, как на втором этаже заплакал Юнас — протяжные жалобные звуки. Ян Улав окликнул Элизу и показал на лестницу.
Руар приходит в четверть девятого. Я открываю дверь, его начищенные ботинки мокры от свежевыпавшего снега, он садится на корточки и развязывает шнурки.
— Давно у меня не было такого замечательного Рождества! — говорит он и выпрямляется. — Анн и девочки поехали к ее тете в Конгсвингер, и я могу остаться на ночь. У меня носки промокли. Я ужасно по тебе соскучился.
Он может переночевать.
Руар выпрямляется и целует меня. В коридоре темно, он стоит против света, льющегося из комнаты, за ним метелка с совком и две сложенные картонные коробки, засунутые между стулом и стеной. Мне кажется, что все, что он делает со мной, он делает против своей воли. Он похож на потерянного, беспомощного человека, терпящего крушение, в нем борются отчаяние и сожаление — чувства, которые, несмотря на свою силу, никогда не могут сравниться со страстью. И раз за разом они проигрывают самому сильному чувству на свете, единственному, что имеет в жизни значение.
— Ох, — вздыхает он.
Он щелкает выключателем, и я говорю:
— Лампочку мы еще не поменяли.
Мы проходим мимо кухни, где сидят Толлеф и Нина, они едва оборачиваются к Руару, буквально на секунду, чтобы пробормотать короткое «привет», Толлеф еще и кивает. Непарные кофейные чашки, общая банка с растворимым кофе, Нина, как всегда, ест яблоко. В то мгновение, когда мы заглядываем в проем кухни, они смущаются, явно озабоченные тем, как выглядят, но старательно делают вид, что им это безразлично. Нина сидит задом наперед на стуле, будто ни в чем не бывало, и откусывает яблоко. Руар дружелюбно кивает, демонстрируя притворный интерес и уважение, но последнее относится только ко мне.
— Ты даже не представляешь, какая ты сладкая! — произносит Руар, когда мы закрываем за собой дверь моей комнаты. — Как здорово прийти сюда после трех рождественских застолий подряд! Я скучал смертельно. Ты как струя свежего воздуха.
— Неужели? — спрашиваю я, и он улыбается.
— Ты бы не захотела оказаться там, — говорит он. — Слушать эти пустые разговоры… Ты подстриглась.
Я провожу руками по волосам.
— Никогда раньше не занимался любовью с девушкой, у которой такая короткая стрижка, — продолжает он и говорит, какая я красивая в этой юбке, что у меня потрясающие ноги. Когда я поздно просыпаюсь и подолгу нежусь в кровати, он зовет меня Ганс Касторп. А когда я как-то раз сидела дома и ждала его, он назвал меня Пенелопой.
— Но я не верна тебе, — сказала я тогда. — Я просто сплю с тобой, пока в моей жизни не появится тот, кто мне нужен.
Я разливаю вино по бокалам, Руар поднимает свой и вдыхает аромат. Бывает, он внимательно рассматривает меня, восторгаясь тем, что я сказала или как я это сказала. Но потом кажется, что удивляется он просто потому, что я молода и он не ждет от меня слишком многого.
Руар отставляет бокал в сторону, обнимает и целует меня. Он прижимает свой нос к моему и говорит:
— Случилось нечто такое, чего я не ожидал. Наша с Анн любовь возрождается.
Я видела ее фотографию в кармане у Руара. У Анн волосы до плеч, они лежат в беспорядке, и роскошный платок на шее. Он сообщает об этом так, словно ждет, что новость меня обрадует. Должна меня обрадовать, по его мнению. В его семейной жизни все долго не складывалось, а тут раз — и наладилось. В любовных отношениях наступил ренессанс.
Руар берет свой бокал. Он что-то говорит о тете и о кресле. Затем смущается, отставляет бокал, покрывает поцелуями мою шею, лоб и губы и произносит:
— Что может быть чудесней, чем заниматься с тобой любовью.
Мы раздеваемся. Я хочу погасить свет, но он не дает:
— Я хочу видеть тебя.
Давно мы не занимались любовью. Он целует мою грудь, мочки его ушей розовеют.
— Я похудела или поправилась за праздники? — спрашиваю я.
Нина что-то кричит Толлефу за стенкой. Я не слышу, отвечает ли он.
— В любом случае ты стала еще слаще, — говорит Руар.
Он ложится на меня, теперь мы принадлежим только друг другу, теперь мы чувствуем одно и то же.
Когда я была подростком, мне очень хотелось придумать для мамы какое-то увлечение на стороне — светлый момент в ее безрадостном существовании. Нечто захватывающее, тайная интрижка. Я стала перебирать, кто бы мог подойти на эту роль. Первым выбранным мной кандидатом был папин коллега, который часто бывал у нас, Лейф — высокий мужчина с серебристыми от седины висками, благоухающий лосьоном после бритья. В моих фантазиях присутствовали беседка в плакучих ивах, а мама была спокойной, как обычно, но мудрой и нежной, наполненной тихой страстью. Она бы сидела за семейным завтраком, наливала бы папе кофе, с улыбкой просила меня не пачкать маслом рукоятку ножа, а внутри горела бы огнем страсти из-за Лейфа.
— О, о, —
