ЭДЕМ-2160 - Григорий ПАНАСЕНКО

Николай бочком обошел шумное сборище и проскользнул в теплый вестибюль здания. Не оглядываясь, он заторопился вверх по ступеням широкой, застеленной ковром лестницы.

Рабочий день получился долгим и сумбурным: сегодня Рада все-таки приняла закон о полноправном гражданстве для китайцев, и хотя Николай голосовал "за", он не мог или не хотел объяснить себе причину своего подавленного состояния. Гнетущее чувство потери или ошибки не оставляло его ни на минуту. Он все не мог забыть оловянный взгляд мертвого украинского националиста.

Незаметно для себя Николай очутился в старом городе. Здесь было тихо и очень уютно. До этой части мегаполиса еще не успели добраться перепланировщики, и здесь можно было встретить вперемежку со сквериками старые шестнадцатиэтажные дома. В их дворах жил уют прошлого столетия.

В одном из таких тенистых маленьких парков, как помнил Николай, была старая церковь – украинский православный храм. Он не был религиозным человеком и нательный крест носил только как дань памяти матери: умирая, она попросила его креститься. Николай сделал это совершенно безэмоционально. Вера у его поколения была не в моде, что было верно не только для Украины, но и для всего мира.

Но единственным, почему он запомнил этот храм, были слова утешения, сказанные священником в день похорон матери. Это были слова искренние, идущие от сердца, пропитанные верой. И они разительно отличались от холодно-официальных соболезнований коллег. Вот и сейчас Николай шел к священнику, сам не зная зачем. Возможно за утешением, но в чем его утешать?

Тяжелая окованная дверь храма с золочеными куполами пронзительно заскрипела несмазанными петлями. В полутемном, пустом пространстве Николай увидел двух древних старушек у иконы Волынской Богоматери и седого человека в летах со свечой в руке, неотрывно смотрящего на что-то видное только ему одному.

— Что привело вас в храм, сын мой? – Мягкий голос священника заставил Николая обернуться. – Мне кажется, вы искали именно меня.

Николай увидел перед собой высокого, русоволосого человека в черной рясе. Тяжелый нательный крест на серебряной цепи тускло отражал прыгающее пламя свечей. Глаза священника смотрели внимательно и с ожиданием. Николай замялся и неуверенно кивнул:

— Меня зовут...

— Не надо, я помню вас, – священник ему улыбнулся. – Я помню, вы заказывали отпевание в моем храме.

Николай внутренне удивился цепкой памяти священника. Заметив выражение лица Николая, священник поспешил объяснить:

— Не удивляйтесь. Вы даже не представляете, как мало людей ходит сейчас в церковь. Даже в самые большие праздники здесь едва ли наберется полный храм.

— Извините, – Николай неловко замялся.

— Отец Никодим, – поспешил помочь ему священник.

— Извините, – еще раз сказал Николай, а затем, неожиданно для себя, начал торопливо, как бы опасаясь, что его перебьют, рассказывать о последней неделе своей жизни.

Священник слушал не перебивая. И только по посуровевшему выражению лица отца Никодима можно было заметить, что ему это не безразлично.

— Я рад, что вы выговорились, – он скорбно посмотрел на молодого человека.

Николай почувствовал, что ему действительно стало легче – он переложил свой груз, или хотя бы часть его, на чужие плечи. Священник помолчал еще немного, затем неожиданно спросил:

— Скажите, Николай. А как вы полагаете, к чему приведет принятие нового закона?

Тот задумался:

— Я считаю, что это сократит политическую вражду и экстремистские проявления в народе.

— Сами-то вы в это верите? – отец Никодим пристально посмотрел на собеседника.

Николай вдруг почувствовал приступ агрессии, как будто его уличили в чем-то мелочном и постыдном. Он обиженно и зло посмотрел на священника и резко бросил:

— У церкви уж наверняка есть готовый ответ.

— Извините, если я вас чем-то обидел, – голос отца Никодима остался таким же ровным, – но я всего лишь хотел, чтобы вы задумались о нашем будущем. О будущем страны, в которой мы с вами живем. Поверьте, мне как человеку, гражданину и как лицу духовному вовсе не безразлична судьба моих прихожан. Это кощунственно – уповать на фразу "все под Богом ходим". Проповедь долготерпения хороша лишь к месту. Бог не дает подачек и не делает одолжений, а воздает он не только по вере, но и по делам человеческим.

Николай почувствовал, что настал черед священника выговориться. Отец Никодим продолжил свою неожиданную проповедь:

— Почему вы, люди во власти, не можете понять простой вещи. Вы же рубите сук, на котором мы все сидим. Да вы сами на нем сидите! Вспомните старую сказку. Сначала вы пускаете лису на порог, затем в сени, а уж в курятник она заберется и сама.

Николай не сразу понял, что речь идет о китайцах. И опять его пробрал короткий и резкий озноб. Отец Никодим говорил дальше:

— Сейчас вы им дали самоуправление и равенство, а через год уже они, а не мы, будут решать, кому считаться гражданами второго сорта и скрываться в гетто. А ведь нас и так становится все меньше. Вы знаете, на днях сюда заявилась группа волосатых молодчиков и попыталась устроить здесь погром. Все как один китайцы или корейцы. Если бы не полицейский наряд, они бы здесь и камня на камне не оставили. Один из них пригрозил сделать из меня макивару. И таким людям вы даете права!

Сейчас отец Никодим был похож не на благообразного священника, а на оратора на трибуне. И все же он перекрестился на образа, замаливая грех гнева.

— А что вы предлагаете! – взорвался Николай, – Методы УНЕ?! Или может быть Иркутское решение? А может вам по душе девяносто восьмой год? Вы хотите, что б мы все как один выступили против, а потом также смотрели мертвыми оловянными глазами в небо!?

— Не надо так кричать. Я вовсе никого не призываю к вооруженному восстанию. Я всего лишь хотел, что бы вы поняли одну простую вещь.

— Какую? – злость Николая постепенно таяла.

Отец Никодим пристально на него посмотрел:

— У нас нет национальной идеи. Мы обречены как нация. Посмотрите, кто силен в мире: Япония, Китай и Россия. У них эта идея есть. И у них есть вера. У них есть вера и в этом их сила. Вы можете сколько угодно долго кричать о правах личности, но когда доходит до дела, у нас каждый сам за себя. А они идут стаей, командой, ордой – как вам больше нравится. Но идут.

Перед Николаем невольно встала картина вчерашнего побоища.

— Мы боимся и ругаем УНЕ, но это единственное, что пока их сдерживает. Они не размениваются на мелочи и не трясутся над правами личности, потому что не знают, что это такое. Восток никогда не разменивал общество на личность.