Сказки. Том 3 - Эльдар Ахадов

Постучались они в берлогу к медведю. Впусти нас, батюшка медведь, спаси от снега сладкого окаянного. Медведь заржал с перепугу–то. Но впустил — добрая душа. Вот ведь счастья привалило: сладких ёжиков облизывать. Языка своего не пощадил. Всех вылизал и спать пошёл. Только шляпу свою да очки на столе забыл. Обычно он всегда в очках спит, чтобы сны лучше видеть, а тут сплоховал, не одел. А всё потому, что сладкое память портит.

Ёжики погрелись, пообсохли, наружу выглянули из берлоги. А на дворе такая теплынь! Весна разбушевалась: печет и печет. А что печёт весна после зимы? Ага. Правильно: блины–блинчики. Понабрали ёжики блинов, поели хорошенько, на деревья взлетели и поют–заливаются, всеми крылышками жужжат.

А медведь проснулся от зубной боли. Ничего понять не может. Народу никого, снег растаявший, земля зерна просит. И дает он указание ёжикам: в награду за гостеприимство больше чтоб не пели. Не любит он этого. Особенно когда ещё спать охота.

Ёжикам деваться некуда. Стали они учиться молчать. А так это трудно! Так мучительно. Особенно когда знаешь, что петь потом не разрешат всё равно.

Тут выбежал из кустов маленький рыжий зайчишка. И как закричит он на медведя, как топнет ногой! Потапыч со страха уменьшился, стал не больше лягушки махонькой в вельветовой шубке. Увидели такое ёжики, засмеялись, зайца благодарят. А маленький медведь вспыхнул от стеснения, воскликнул «Пых–пых!» и сам в угол встал.

Подумали ежики с зайцем, посовещались и отправили медведю телеграмму. Самую веселую, чтобы не унывал. Медведь почитал написанное, послушался, перестал хныкать. Слёзоньки горючие вытер и айда в речке купаться да ромашки нюхать! А почему? А потому, что лето уже кругом.

КАЛИКИ ПЕРЕХОЖИЕ

Шли калики перехожие по дороге. А потом и без дороги шли. По тропе. А потом и без тропы шли. По звезде путеводной. А потом и без звезды, без тропы, без дороги: всё шли и шли куда–то и песни пели.

Один другого держит за плечо, а другой — третьего, а третий — четвертого. И идут, идут. И поют песни печальные. И веселые песни поют. Весёлые — громко звучат, печальные — тихо, чуть слышно.

И пришли они к лесу дремучему, к морю могучему, к ветру–батюшке. К самому краю крайнему подошли. Подошли, шапки сняли, головы склонили. Молчат.

Ну, что, мои хорошие? Ку, поплакали и дали большое честное бурундучье слово: никогда–никогда больше ни в какие банды не играть.

да дальше идти? О чем песни петь? Кому?

И запел тихо–тихо самый старший калика. Тихо, печально запел. И другой — подхватил песню. И третий… Всё громче, громче.

И подняли они головы свои к свету.

И увидели свет.

И прозрели.

И повернулись лицом к путям–дорогам пройденным. Надели шапки калицкие, пошли с песнями назад, к людям пошли они — с песнями своими. Вот как.

И сияли маленькие яркие солнца в их глазах. И все это видели.

И любили они всех. И все их любили…

…………………………………………..

Что ж ты плачешь–то теперь? Не плачь. Завтра, завтра к тебе калики явятся. Непременно. И даже не сомневайся.

И всё у тебя сбудется. Вот увидишь. А как увидишь — так засияют глаза твои, и радуги тебе родятся, и теплей тебе станет, и радостней, так светло–хорошо, как от солнышка…

СКАЗКА О ЛЮБВИ ЗЕМНОЙ И НЕБЕСНОЙ

Собрались как–то дождинки с землей целоваться. Принарядились снежинками, чтобы падать не так больно было, и полетели. Летят, друг друга взапуски перегоняют, по ветру туда–сюда. Раз–два! Вот и земля–матушка!

Целуют они её, целуют. Плачут от радости. Всю облепили. И засыпают потихоньку. И стала земля белой, как невеста в свадебном наряде. Сверкает платье её под солнцем раскрасневшимся с мороза–то. Стало солнце на землю засматриваться. День ото дня всё пристальней глядит, всё позже спать уходит. И потекли, потаяли снега её в реки, а реки в моря–океаны дивные.

Потемнела земля, и тут же пушком зелёным покрылась, травой–муравой, словно огнём изумрудным занялась. Поднялись ветры весёлые да весенние. Начали землю за листочки да травинки щекотать. Смеётся земля, шумят леса её голосистые, эхо по горам скачет с одной ножки на другую. Океан волны разлапистые к ней тянет, берега её песчаные да скалистые поглаживает.

Увидели это дождинки в облаках, потемнели от ревности, нахмурились тучами и давай вниз прыгать, океан от земли отталкивать. А — не получается. В воду океанскую шлёпаются, а землицу собой, как иголочками, покалывают. Солнце не стерпело — разогнало тучи, обняло лучами теплыми землю, отогрело. И зажелтели на ней нивы тучные, налились в нивах колосья солнышками, зазолотилась земля–красавица.

Собрались дождинки ещё раз над нею. Полюбоваться издали, солнцу ясному спасибо сказать за науку, земле поклониться за её терпение, за характер необидчивый.

Поклонились и упали нечаянно. И приникли к ней, и слились с нею навеки.

А что всё это было? Да, любовь, конечно. На ней одной всё только и держится: что на земле, что на небе…

СКАЗКА ПРО ХАЛАТИК

Жил–был Ланкин детский халатик. Розовенький такой, пушистый, теплый. Перед сном после купания в ванне Лана всегда его надевала. И вот он сразу к ней как прильнет, как обнимет, как начнет радоваться, что они теперь вместе. А Лана в нём то рисовала, то с куклами играла, то сказки перед сном слушала. Так им хорошо было вместе. Халатику интересно: что Лана ещё выдумает, а ей уютно и тепло.

Потом Лана вешала халатик на плечики и оставляла в уютном детском шкафу до самого утра. Халатик был послушный. Тут же засыпал. И снилось ему розовое нежное утро, когда Лана просыпается и начинает собираться в садик. Она всегда сама открывала шкафчик, доставала оттуда дневную детсадовскую одежду и каждый раз невзначай задевала руками свой халатик. И тут же нежно гладила его ладошкой: потому, наверное, что он был очень приятным наощупь и напоминал маму. Халатик замирал от счастья, а потом весь день вспоминал эти мгновения и ждал свою хозяйку. И была она ему дороже всех сказочных принцесс на свете.

Однажды вечером, после садика у Ланы обнаружился жар. Девочка приболела, её не стали купать, положили в постель в ночной сорочке, дали ей на ночь лекарств, горячего чаю с мёдом, а потом укрыли толстым одеялом и велели не вставать.

Бедная Ланочка, она тут же вспомнила про свой халатик и встала потихоньку, когда все вышли из комнаты и выключили свет. Ланочка открыла шкаф, достала из него своего мягкого друга, но тут послышались взрослые шаги, и ей тут же, почти бегом, пришлось возвращаться в постель, ведь вставать было запрещено строго–настрого!

Ай–яй–яй! По дороге к постели Ланочка нечаянно уронила халатик на пол! Чтобы никто не заметил, что она не спит, хозяйка халатика крепко–накрепко зажмурила глаза и даже затаила дыхание. Взрослые постояли возле постели ребенка, постояли, повздыхали и ушли.

Лана очень старалась показать, что она спит, так удачно старалась, что… уснула на самом деле.

И остался её бедный розовенький халатик, никем незамеченный, лежать на полу до самого утра. Халатику было очень–очень грустно. Раньше, в шкафу, ему никогда так грустно и одиноко не было. Там рядом с ним находились Ланины платья, рубашки, кофточки. А здесь, на полу, ничего этого не было!

Всю ночь далеко, за окном, громко дул ветер, а на рассвете стало видно, как летят белыми стаями быстрые бабочки–снежинки. Халатик так и не уснул до самого утра. Ему казалось теперь, что он не просто так лежит на полу, а находится на посту, сторожит Ланочку от всяческих болезней и неприятностей, чтобы они, коварные, не проникли в комнату, пока спит его добрая маленькая хозяйка.

А утром ещё до того, как проснулись взрослые, Лана открыла глаза, потому что ей захотелось пить. Она встала и тут же увидела свой дорогой, свой милый розовый халатик.

«Прости меня, мой дружок, я больше никогда–никогда не оставлю тебя одного на полу!» — сказала девочка и, надев халатик, пошла в нем на кухню утолить жажду…

А потом Лана, стоя у окна в розовом халатике и розовых тапочках, долго–долго наблюдала за тем, как летят сквозь небо и падают по всему двору быстрокрылые бабочки–снежинки. И халатику снова было хорошо. Так же хорошо, как и раньше.

КАК ТИГРЫ РАЗГОВАРИВАЮТ

— А тигры разговаривают?

— Конечно. Только у них свой особый язык — тигриный.

— Знаю–знаю! Они рычат громко, вот так: «Рры! Рры!»

— А вот и нет! Так они только ругаются или жалуются, когда в лесу страшно: ночью, например, или во время грозы… Или когда их обидели, а пожаловаться, чтобы пожалели, совсем некому. Вот они тогда и рычат от глубокого горя и волнения. А когда просто так — они совсем не рычат.

— Что же они делают? Говори скорее, а то уже я буду рычать и плакать. Ну, пожалуйста! Нас ведь, маленьких детей, обижать нельзя, правда, папа?