Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси

Взгляд у нее стал отстраненный, как будто она под гипнозом.

Я заржал.

– Не смейся надо мной, – сказала она.

– Я не над тобой, я над твоим взглядом смеюсь.

– В том-то и беда. Никто меня не принимает всерьез.

– Ну, слушай, тебя довольно сложно воспринимать всерьез, пока ты говоришь о Великой Китайской стене и всяком таком. Это мечты – милые, но не реалистичные.

– Для меня вполне реалистичные, – сказала она.

– А если не о мечтах говорить, а о том, чем ты по правде хочешь заниматься в жизни? Если о земном.

– Хочу в Стэнфорд поступить на архитектурный.

– Ух ты, – говорю, – клево. А почему архитектура?

– Потому что хочу построить что-нибудь красивое. Чтоб меня запомнили.

И над этой ее мечтой я не смог бы подшутить. Потому что и сам о том же мечтал. А индейцы не должны лелеять такие мечты. Как, впрочем, и белые девочки из маленьких городков.

Мы должны были довольствоваться малым, в рамках своих ограничений. Но мы с Пенелопой не собирались сидеть на попе смирно. Не-а. Мы оба хотели летать.

– Знаешь, здорово, что ты мечтаешь путешествовать по миру, – сказал я. – Но ты и половины пути не одолеешь, если не начнешь есть нормально.

Ей было больно, и я ее любил – ну, типа любил, наверно, так что я типа должен полюбить и ее боль.

Но больше всего я любил на нее смотреть. Наверное, мальчики все так делают, правда? И мужчины. Мы смотрим на девушек и женщин. Пялимся. И когда я пялился на Пенелопу, вот что я видел.

Может, это неправильно – пялиться так. Может, вовсе не романтично? Не знаю. Я ничего не мог с собой поделать.

Может, я совершенно не разбираюсь в романтике, но о красоте я кое-что да знаю.

И, черт, Пенелопа была безумно красивой.

Разве можно меня винить за то, что целый день на нее пялюсь?

Рауди дает мне совет насчет любви

Вы когда-нибудь видели, как красивая женщина играет в волейбол?

Вчера во время игры Пенелопа подавала, а я смотрел на нее как на произведение искусства.

Она была в белой футболке и белых шортах, сквозь одежду просвечивали очертания белого лифчика и трусиков.

Кожа у нее бледная-бледная. Молочно-белая. Белая, как облако.

И вся она была белая в белом, похожая на самый идеальный в мире ванильный торт.

Я жаждал стать ее шоколадной глазурью.

Она подавала мяч злобным девчонкам из команды «Леди-Гориллы Давенпорта». Ага, вы прочитали правильно. Они намеренно назвали себя «Леди-Гориллы». И играли как супермогучие приматы. Пенелопе и девчонкам из ее команды грозил полный разгром. Они проигрывали 12:0 в первом сете.

Но мне было плевать.

Я только и хотел, что глядеть, как потная Пенелопа обливается своим идеальным потом в этот идеально потный день.

Она встала на линию подачи, почеканила несколько раз мяч, чтобы поймать свой ритм, потом подкинула над головой.

Она следила за мячом своими синими глазами. Просто цепко следила. Словно волейбол был сейчас для нее важнее всего на свете. Я почувствовал ревность к мячу. Стать бы этим мячом.

Пока мяч зависал в воздухе, Пенелопа напрягла в скрутке бедра и спину и подняла правую руку. Словно прекрасная мощная змея перед броском.

Я чуть не грохнулся в обморок, когда она подала. Собрала воедино все скрутки, изгибы и концентрацию – и вложила в мяч, заработав очко с одного удара по «Леди-Гориллам».

Потом вскинула кулак и прокричала: «Да!»

Абсолютно восхитительно.

Не надеясь на ответ, я хотел понять, что делать со своими чувствами, поэтому пошел в компьютерный класс и отправил имейл Рауди. У него адрес не менялся пять лет.

«Привет, Рауди, – написал я. – Я втюрился в белую девчонку. Что мне делать?»

Через пять минут Рауди ответил:

«Привет, Задница. Меня уже тошнит от индейцев, которые относятся к белым бабам как к трофеям. Хватит страдать фигней».

Ну, это мне не помогло. И я спросил у Горди, что мне делать по поводу Пенелопы.

– Я индеец, – сказал я. – Как заставить белую девочку полюбить меня?

– Пороюсь в Сети, – ответил Горди.

Через несколько дней он выдал мне краткий отчет.

– Слушай, Арнольд, – сказал он. – Я задал поиск «влюбиться в белую девушку» в «Гугле» и нашел статью про белую девочку Синтию, которая прошлым летом пропала в Мексике. Помнишь, ее портрет был во всех газетах и все говорили, как это печально.

– Вроде помню, – кивнул я.

– Так вот, в этой статье говорится, что за последние три года в той же части страны пропало более двух сотен мексиканских девушек, но о них почти ничего не говорят. И что это расизм. Парень, написавший статью, говорит, что красивые белые девушки заботят людей гораздо больше, чем остальные жители планеты. Белые девушки – привилегированные особы. С ними все цацкаются.

– И что всё это значит? – спрашиваю.

– Думаю, ты такой же расистский засранец, как все прочие.

Фигасе.

Книжный червь Горди был так же жесток, как Рауди, хотя и по-своему.

Танцы, танцы, танцы

Мотаясь между Риарданом и Уэллпинитом, между маленьким белым городком и резервацией, я везде чувствовал себя чужим.

В одном я был наполовину индейцем, в другом – наполовину белым.

Словно быть индейцем было моей работой, но только на полдня. И оплачивалась она, прямо скажем, не ахти.

И только Пенелопа делала меня бессменно счастливым.

Нет, зря я так.

Мать с отцом тоже на меня вкалывали. Постоянно добывали деньги на бензин, на обеды в школе, на новую пару джинсов или футболок.

Они наскребали мне денег достаточно, чтобы притворяться, что у меня их больше.

Я лгал о том, насколько беден.

В Риардане все убеждены, что мы, индейцы спокан, зашибаем большие бабки по причине того, что у нас есть казино. Но казино это управлялось из рук вон плохо и находилось слишком далеко от крупных магистралей, и там можно было только потерять деньги, но никак не заработать. Чтобы зашибать бабки, ты должен был в нем работать.

И белые повсеместно считают, что правительство снабжает индейцев деньгами.

Ребята Риардана, как и их родители, считали, что денег у меня пруд пруди, а я не совершал попыток их разубедить. Решил, если они узнают, что я нищий, ничего хорошего мне это не сулит.

Не дай бог откроется, что порой мне приходится ловить попутку до школы.

И вот я делал вид, что немного деньжат у меня водится. Словно бы я принадлежу к среднему классу.

Правды никто не знал.

Конечно, вечно лгать невозможно. У лжи короткая жизнь. Она продукт скоропортящийся. Она начинает гнить, дурно пахнуть и расползаться по швам.

В декабре я повел Пенелопу на зимний фестиваль танцев. Хотите хохму? При себе у меня было всего пять долларов – ничего не купить, ни тебе фоток, ни хот-дога с содовой, даже на бензин не хватит. Будь это любые другие танцульки, я остался бы дома, сказавшись больным. Но пропустить зимний фестиваль я никак не мог. А если не я