Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси

Наверное, их вызвали для безопасности. Чьей безопасности, не знаю. Но они шли рядом с нашей командой.

И вот мы вошли в спортзал.

И немедленно наступила тишина.

Абсолютное молчание.

Члены моего племени увидели меня и перестали скандировать, разговаривать и двигаться.

Думаю, даже дышать перестали.

А затем все как один повернулись ко мне спиной.

Грандиозная демонстрация презрения, мать их.

Я был впечатлен. Как и вся команда.

Особенно Роджер.

Он только глянул на меня и присвистнул.

Я же был в ярости.

Если бы эти чертовы индейцы были так же организованны, когда я ходил в здешнюю школу, может, у меня было бы больше поводов остаться.

Эта мысль меня рассмешила.

И я засмеялся.

И мой смех был единственным звуком во всем зале.

А потом я заметил, что единственным индейцем, который не повернулся ко мне спиной, был Рауди. Он стоял в другом конце зала. Стукал мячом, проводя его за спиной, стукал, стукал, как часы. И глядел на меня во все глаза.

Он хотел играть.

Он не хотел поворачиваться ко мне спиной.

Он хотел убить меня, глядя прямо в лицо.

И он рассмешил меня еще пуще прежнего.

Потом засмеялся и тренер.

А следом вся команда.

Мы смеялись, пока шли к раздевалке, чтобы переодеться.

В раздевалке я первым делом чуть не грохнулся в обморок. Я прислонился к шкафчику, чувствуя головокружение и слабость. А потом заплакал, стыдясь своих слез.

Но тренер точно знал, что делать.

– Это нормально, – сказал он мне, но обращаясь ко всей команде. – Если тебя что-то сильно задело, ты можешь заплакать. Но используй это. Используй свои слезы. Используй свою боль. Используй свой страх. Разозлись, Арнольд, разозлись.

И я разозлился.

Я еще злился и плакал, когда мы выбежали на разогрев. Я всё еще злился, когда началась игра. Я сидел на скамье, не ожидая, что меня выпустят поиграть. Я же всего лишь девятиклассник.

Но на половине первого сета с застрявшим на десяти очках счетом тренер послал меня в игру.

Едва я выбежал на поле, кто-то швырнул в меня четвертак. И ПОПАЛ ПРЯМО в ЛОБ, МАТЬ ЕГО!

Пошла кровь.

Кровь шла – значит, играть я не мог.

В крови и в гневе я смотрел на толпу.

Она улюлюкала, пока я шагал к раздевалке.

Я сидел там в одиночестве, пока не пришел Юджин, папин лучший друг. Он только что устроился фельдшером в местной клинике.

– Дай гляну, – сказал он и уставился на мой лоб.

– Твой мотоцикл всё еще на ходу? – спросил я.

– Не-е, добил, – мотнул он головой, промакивая рану антисептиком. – Ну как ты?

– Больно.

– А, ничего страшного. Три шва, и всё. Отвезу тебя в Спокан, там наложат.

– Ты тоже меня ненавидишь? – спросил я Юджина.

– Нет, дружище, ты молодец.

– Хорошо, – кивнул я.

– Жаль, не удалось тебе сыграть, – сказал Юджин. – Папка твой говорит, ты отлично играешь.

– До тебя всё равно не дотягиваю.

Юджин был легендой. Говорят, его бы и в колледж взяли за способности к игре, но еще говорят, что Юджин не умеет читать.

А кто не читает, тот не играет.

– В следующий раз отыграешься, – сказал Юджин.

– Зашей меня сам, – попросил я.

– Чего?

– Сам зашей. Я хочу играть сегодня.

– Не-е, ты что, не могу. Это же лицо. А вдруг шрам останется или еще чего.

– Со шрамом я буду выглядеть круче. Давай, шей.

И Юджин зашил. Наложил три стежка на лоб – больно было безумно, но зато я был готов играть во второй половине матча.

Мы проигрывали пять очков.

Рауди играл как зверь, выбил двадцать пять очков, сделал десять подборов мяча под корзиной и семь перехватов.

– Парень хорош, – сказал про него тренер.

– Это мой лучший друг, – говорю. – Вернее, был моим лучшим другом.

– А сейчас он кто?

– Не знаю.

Мы заработали первых пять очков в третьем сете, и тренер выпустил меня на поле.

Я тут же перехватил пасс и помчался к корзине.

Рауди несся следом.

Я подпрыгнул под проклятия двух сотен индейцев спокан и увидел только яркую вспышку света, когда Рауди двинул мне локтем по голове, и я потерял сознание.

Ну вот, сам я больше ничего не помню из событий того вечера. И всё, что я поведаю вам дальше, – это информация из вторых рук.

После того как Рауди меня вырубил, наши команды затеяли потасовку.

Охранникам пришлось вытолкать с поля двадцать или тридцать взрослых из Спокана, которые пытались поколотить белых мальчишек.

Рауди заполучил технический фол.

Мы за это получили право на два штрафных броска.

Я, конечно, их не бросал, поскольку в это время уже ехал с мамой и братом в сторону Спокана в скорой помощи Юджина.

После штрафных два рефери – два белых парня из Спокана – устроили совещание. Они так боялись диких индейцев и толпы, что готовы были сделать ЧТО УГОДНО, лишь бы их утихомирить. Поэтому объявили технический фол четырем нашим игрокам за то, что покинули скамейку, и тренеру за неспортивное поведение.

Ага, пять фолов. Десять штрафных.

После того как Рауди пробил шесть из них, наш тренер принялся орать и ругаться и был удален из зала.

Уэллпинит в результате обыграл нас на тридцать очков.

А у меня зафиксировали сотрясение мозга средней тяжести.

Ага, три шва и ушиб мозга.

Мама чуть с ума не сошла. Думала, меня убили.

– Да я в порядке, – утешил я ее. – Просто немного голова кружится.

– Но у тебя же гидроцефалия. Твой мозг и без этого достаточно поврежден.

– Гы-гы, ну спасибо, мам.

Я, конечно, беспокоился за свои мозги: вдруг я сделал себе хуже, но врач сказал, что всё в порядке.

Более-менее.

Вечером тренер как-то уломал медсестер и пробрался в мою палату. Родители и бабушка уже спали на стульях, а я нет.

– Привет, парень, – сказал тренер шепотом, чтобы не разбудить спящих.

– Привет, тренер, – ответил я.

– Прости, что так вышло с игрой, – сказал он.

– Вы не виноваты.

– Не надо было выпускать тебя. Надо было вообще отменить игру. Это моя вина.

– Я хотел играть. Хотел победить.

– Это всего лишь игра, – сказал он. – Она того не стоит.

Но он лгал. Говорил то, что считал нужным сказать. Разумеется, никакие не «всего лишь». Каждая игра важна. Каждая – всерьез.

– Знаете, – сказал я, – если б я мог, то сбежал бы из больницы и прошел пешком весь путь до Уэллпинита, чтобы сыграть с ними.

Тренер улыбнулся.

– Мне нравятся слова Винса Ломбарди, – сказал он.

– «Неважно, победишь ты или проиграешь, важно, как ты играешь», – процитировал я.

– Не эти, но эти тоже хороши. Хотя Ломбарди покривил тут душой. Само собой, побеждать всё же лучше.

Мы засмеялись.

– Нет, мне другие его слова больше по душе, – сказал тренер. – «Качество жизни человека прямо пропорционально его стремлению к совершенству, независимо от выбранного поля деятельности».

– Да, хорошо сказал.

– Как раз про тебя. Ты самый целеустремленный человек из всех, кого я знаю.

– Спасибо, тренер.

– Пожалуйста. Ладно, парень, береги голову. А я пойду, чтобы ты мог поспать.

– Ох, спать-то как раз я не должен. Они хотят подержать меня без сна. Чтобы мониторить мою голову. Убедиться, что там нет какого-то скрытого повреждения, что-то в этом роде.

– Да? Тогда, может, я останусь и составлю