Человек Чубайса - Геннадий Прашкевич

Увидев ее, я обрадовался.

Последние месяцы я жил неинтересно.

Хотелось выговориться с кем-то, пооткровенничать, но, понятно, откровенничать с пацанами я не хотел. Не хотел я откровенничать и с Вороновым. Даже с Юхой. А проститутки, которых я время от времени снимал в «Рыбах», вообще не вызывали такого желания. Ну, кто откровенничает с проститутками?… Не нравилась мне такая жизнь… Не для того я заканчивал за океаном школу бизнеса, думал я, чтобы лучшие годы жизни ходить под Филином… К тому же, мучили меня неясные предчувствия. Не знаю, чего… Каких-то серьезных изменений… Вот почему, увидев нежную тварь из «Рыб» (ничего обидного в таком определении не было, чисто эмоциональное определение), я внутренне дрогнул, будто какие-то предчувствия и впрямь начали сбываться. А когда вдруг из-за поворота нелепо выкатился – так, будто им не управляли, будто он катился сам по себе – уже знакомый мне «мерс» клюквенного цвета, я, не задумываясь, выскочил на крылечко кафе.

Падал медленный слабый снежок, ветра не было, вдали погрохатывал приближающийся трамвай – все было как всегда, ничего необычного не происходило в мире, но все же что-то заставило меня выскочить на крылечко кафе. В резком прыжке (представляю, как это выглядело со стороны) я достал нежную тварь и сбил ее в снег, но она и подо мной дергалась, вопила, тянулась алыми когтями к моим глазам.

Пришлось дать ей в лоб.

– Скотина! – заголосила она.

Но я держал ее под собой все то время, пока трещал над нами Калашников.

На этот раз я нападавших вообще не увидел, потому что был занят маленькой нежной тварью, пытавшейся вырвать мне глаза. Лишь подмяв ее под себя, я увидел уткнувшийся бампером в березу знакомый клюквенный «мерс». Передние колеса были прострелены, машина неестественно накренилась. Что творилось внутри, я не видел, но левая задняя дверца была откинута и прямо по снегу к нам полз, безумно пуча глаза, тот самый придурок, из-за которого летом хлопнули Шурку.

Он боялся поднять голову.

Он сопел, пыхтел и страшно оглядывался.

Задержись киллеры на минуту, не было бы у них никаких проблем – просто добили бы дурака. Могли бы неторопливо шагать рядом, как в цирке, и стрелять придурку в затылок, – улица была на удивление пуста.

Когда мы, наконец, ввалились в кафе, Нюрка (так звали нежную тварь) безобразно ругалась. Что-то до нее уже дошло, судя по бледности, несколько обесцветившей ее милую мордашку, но все равно она безобразно ругалась, наверное, никто еще так нагло не укладывал ее прямо в снег, а Трубников, пыхтя отряхивающий свой малиновый пиджак, потрясенно повторял:

– Сбежали, блин… Точно, сбежали…

– Ты спасибо скажи судьбе, что сбежали… – заметил я, усаживая за столик Нюрку и наливая Трубникову водку в стакан. – И отодвинься, пожалуйста, от окна… В этом костюме ты прямо как снегирь, такие пиджаки, наверное, шьют специально для отстрела… Не дай Бог, вернутся… – И крикнул официанту: – Чего торчишь? Вызови милицию!

– Сбежали, блин…

Нюрка вырвала у Трубникова стакан и, не поморщившись, выдула водку до дна. Она первая догадалась, кто сбежал у Трубникова:

– Охрана?

Он потрясенно кивнул и, сопя, полез в карман – за мобильником. Из сбивчивых слов, произнесенных им в трубку, мы поняли, что за рулем клюквенного «мерса» сидел он сам (это его и спасло, потому что расстреливали салон), а сзади, на том месте, где он обычно сидел, находились два верных человека. Когда началась стрельба, они выпрыгнули. «Сбежали, блин… Точно, сбежали… Ты только посмотри, седьмое покушение за год… Ангел-хранитель со мной затрахался… – жаловался Трубников. – Я таких мужиков на этот раз набрал, что сам их боялся, а они сбежали…»

– Да успокойся ты. Может, твои люди внимание отвлекали. Ты же не знаешь. Ты вот жив, а про них не знаешь.

Трубникову мои слова страшно не понравились.

Он злобно засопел и сам налил себе водки, заказанной, кстати, мною. Еще больше не понравилось мне, с какой жадностью (он только слюну не пускал) Трубников уставился на Нюрку. А ей, похоже, мы оба не понравились. По крайней мере, на меня она смотрела как на насильника.

«А в августе расцвел жасмин, а в сентябре шиповник…»

Идиотская ситуация.

Я смотрел на злую, раскрасневшуюся от водки Нюрку, и почти не слышал багрового Трубникова, который опять бубнил что-то в мобильник, то поглядывая в окно, то переводя жадные глаза на Нюрку. Никто из нас еще не знал, что охрана, прикрывшая Трубникова, действительно расстреляна и валяется в ста метрах от кафе. Они-то и спасли шефа, выпрыгнув из машины. «Господь лучше знает, в чем мы нуждаемся», – философски заметил я, когда Трубников, закончив разговор, с тем же потрясением повторил: «Сбежали, блин…» Но смотрел я на Нюрку, нагло пожиравшую кук-су, опять же заказанное мною. Неестественно дружно накинулись они на мой обед. Я тогда еще не знал, что при сильном волнении Нюрка жрет как волчица.

– Нет, ты прикинь, ты только прикинь, – возмущался Трубников, допивая мою водку. – Семь покушений за год!.. Ну, ты прикинь…Где выход?…

– В Шереметьево-2.

Я сказал первое, что пришло в голову. Мне хотелось, чтобы Трубников поскорее убрался из кафе. Судя по всему, находиться рядом с ним было опасно. Но Трубников вдруг заинтересовался:

– Почему в Шереметьево?

– В Сибири нужный амулет не купишь.

– А есть такие амулеты? Ну, например, от Калашникова.

– Не знаю. Наверное, есть. В Перу или в Чили. У какого-нибудь местного колдуна.

– Чили – это острый соус, я знаю, – бесцеремонно заявила опьяневшая Нюрка. Она хотела мне утереть нос.

– Или на Цейлоне… Или в Индии… – с усмешкой, которую Трубников не заметил, добавил я. – Тоже у местного колдуна… Даже скорее всего, в Индии…

– Это где чай растет, – Нюрка прямо кичилась своими знаниями.

Я кивнул.

Голова у Нюрки выглядела совершенно обычной (по объему), но мозг, должно быть, не превышал горошины. Заподозрив это, я спросил:

– Ты знаешь, где умер Наполеон?

– Ну, там где-то, – неопределенно махнула она рукой. Наверное, она о чем-то таком слыхала. – На какой-то реке. Вроде бы в Белоруссии.

– Да нет, – возразил я. – Умер он на Святой Елене.

– О, Господи!.. – совсем растерялась Нюрка. – И монашки туда же!.. – И с изумлением уставилась на меня: – Он что, перебрал виагры?…

– Иди ты со своей виагрой! – вдруг оживился Трубников.

Что-то до него дошло. Опасливо поглядывая за окно, допивая водку, нервно ожидая милицию и своих людей, он жадно набросился на меня, даже слюни перестал пускать на Нюрку: «Ты толком объясни!.. – было видно, что подсказанная идея его зажгла. – Этот амулет… Ну, который от Калашникова… Замучили, блин… В Штатах или в Швейцарии можно заказать?…»

– Нет, только в Индии, – окончательно решил я.

– Ну, чего ты дразнишь человека? – ревниво и нагло уставилась на меня Нюрка, но в это время на улице завыли сирены и дверь кафе распахнулась.

– Трупы ваши? – спросил верзила в милицейской куртке.

– Где? – испугался Трубников.

– Пройдемте.

– Ты бандит, что ли? – спросила Нюрка, когда, сняв свидетельские показания, нас выпроводили из милиции. – Почему тебя не забрали? У тебя морда такая, что ты должен сидеть в камере.

– Я бизнесмен.

Она не поверила:

– Знаю я бизнесменов. Ты на них совсем не похож.

– Почему?

– А откуда я знаю? Просто не похож, – сердито сказала она. – Реакция у тебя не та, какая-то слишком быстрая у тебя реакция, и словарный запас бедный. Я это заметила еще в «Рыбах».

– Потому и передала номер телефона?

– А мне интересно было, – не растерялась Нюрка.

Она была небольшого роста, очень ладная, быстрая и, когда не куталась в меховой свингер, было видно, что все при ней. Ну, никаких изъянов. Вообще, черт возьми, никаких изъянов! Несомненно, делали Нюрку при застойном режиме в самое сытное, в самое спокойное время. «Если ты правда не бандит, – сказала она, поглядев на часы, – говори телефонный номер, может, я тебе позвоню».

Я отлично понимал, что она не позвонит, но номер назвал.

А еще подумал: производным от какого имени является – Нюрка?

Ну, когда говорят Сашка, Колька, Шурка, там все ясно – Александр, Николай, снова Александр. А Нюрка?… Что значит – Нюрка?… Не пишут же, скажем, в паспорте – Нюрка Александровна?…

Когда вечером мне позвонили, я первым делом поглядел на часы.

Шел первый час ночи, я никого не ждал. Про Нюрку мне и думать не хотелось, не тварь же она в самом деле, чтобы, глядя на ночь, сразу бежать к незнакомому бандосу. Ступая на носки, приблизился к двери и глянул в глазок. На лестничной площадке было темновато, но я сразу узнал Костю Воронова. Бывший таксист, скинув шапку, утирал ладонью потную лысину.

– Ты один?

– Один, – приглушенно ответил Костя.

– Чего пришел?

– Да по делу, впусти меня. Андрюха, правда, впусти, а то я ничего не пойму.

Я открыл дверь и он с порога спросил: