Отпусти-это всего лишь слово - 2 (СИ) - "Сан Тери"

Сейчас мне начинает казаться, что с того дня прошло уже много лет, странный эффект жизни перенасыщенной событиями. За последние несколько месяцев событий было так много, что в какой – то момент начало казаться, что всё это было безумно давно.

Далёким казался тот день в баре, когда мы встретились, когда я пришёл к нему, и дни проведённые вместе, сумасшедший порыв на мосту, и первое признание в которое я не поверил, сочтя что это нелепая шутка.

Шутка бросившая меня на самое дно.

Где мои родители? Может ли им прийти в голову, что здесь делают с их сыном? Вспоминают ли они меня сквозь хмельной угар, родители от которых я отказался добровольно поставив подпись под чудовищным заявлением и просьбе передать меня на попечительство Вольху. Большие деньги могут сделать всё. Нам кажется, что мы сильны, но однажды приходит осознание, что мы всего лишь песчинки, для тех, кто обладает властью. Овощи – так нас называют, между собой.

Меня продали с потрохами. В этой стране человеческой свободы и демократии, под эгидой социалистического государства которое развалилось ещё до моего рождения, став обществом богатых и бедных, я был продан как человеческий скот, мусор, и мою свободу купил Вольх. Заплатил за меня всем что у него было, став таким же рабом как и я, только в отличие от моего, рабство Вольха было добровольным.

Я мог сбежать от Вольха множество раз, множество раз я буду пытаться совершить побег, пока до меня однажды с кристальной ясностью не дойдёт, я могу сбежать, но не убежать, убежать невозможно. Рвануть за границу вместе с Сашкой, скрыться в надежде, что безумие однажды отпустит, но та система, чудовищная машина против которой мы пытались выступить, оказалась слишком огромной для понимания. Здесь в этом огромной городе, столице мира, всё было продажным насквозь, понятие коррупции приобретало такие масштабы, что бесполезно было говорить об этом вслух.

В этой стране хаоса и анархии, развала и бардака, как любил выражаться мой пьяный отчим, объясняя что пить его заставила жизнь, царила сложная внутренняя иерархия о которой мы простые смертные даже не догадывались. И эта структура как паразит изнутри охватывала все сферы жизни и общества. Мы видели лишь внешний фасад, такой же фальшивый насквозь как ложь льющаяся с экрана в уши старушек и лохов, наивно верящих, что они могут что – то решать, а изнутри все были крепко повязаны друг с другом такими прочными связями, и бесполезно было пытаться рыпаться, и не существовало центральной колонны после обрушения которой всё бы рухнуло к чертям, если убрать теневого управителя на его место встанет другой, после некоторого передела и грызни за власть в результате которой пострадают обычные люди, а может быть не пострадают. И никогда не будет дана команда фас и эти показательные процессы свержения неугодных, ничто иное, как одна большая ложь. И можно говорить о светлом будущем страны, но невозможно переделать государство в государстве, и те законы, по которым оно живёт.

Милиция нашего города не стояла на ушах, я не находился в розыске более того, кроме Саньки меня никто не искал. И даже Сан не мог дёргаться в открытую, понимая, что пострадает его семья.

Почему Вольх не убрал Сашку?

Я задавал себе этот вопрос много раз впоследствии, но думаю на него существовал единственный ответ. Случись что – то с Саном, и я никогда его не прощу, а пока он верил, в возможность того, о чём говорил, Сан находился в неприкосновенности, залогом этой неприкосновенности выступало моё подчинение.

Так же существовал ещё один вопрос, на который я не знал ответа.

Что такое Вольх? Каким образом он получил такие возможности из грязи в князи. Ответ я узнал очень скоро, и наверное это был единственный ответ, за возможность забыть который, я отдал бы многое.

Вольх говорил и говорил. Слова падали в воздух, врезаясь в барабанные перепонки гулкими ударами пинпонговых мячиков.

Бессмысленно было делать вид, что я сплю. Веки дрожали выдавая состояние бодрствования, только такое состояние было хуже сна.

Я хорошо слышал, что он говорит. Хотел ли понимать? Нет. Не хотел. Но понимал. Как это, не желать жить и существовать без другого человека. У меня теперь был такой человек, и этим человеком был не Вольх. А Вольх…Вольх отобрал у меня это. Так что я его понимал. Достаточно хорошо, что бы не испытывать ненависти.

Плечи Вольха дрогнули, пальцы коснулись ресниц.

– Представляешь. Сколько раз думал о мести, а отомстил, получается… самому себе. Ты меня без ножа режешь каждым словом. И пронимает. Тебя ударю и собственные руки отгрызть готов. И орать хочется. И не знаю, что делать. Трясёт всего. С ума схожу от того, что ты мне не даёшься. Себя ненавижу, тебя ненавижу и люблю блядь. Волком вою. Про меня уже байки травят. Меченный с вольтов ебанулся. А ведь ебанулся Ник. На полном серьёзе ебанулся. Если не любишь - пожалей, малыш! Останься со мной. Что мне делать, Ник? Скажи, что же мне делать?

Я открыл глаза, зажмурился, по комнате слабо скользил рассвет, но даже слабого света было достаточно, что бы спровоцировать резь в глазах, заморгал, закрыл вновь, и ощутил как лицо накрывает широкая ладонь, защищая от света.

- Я тебе очень больно сделал? - тихо спросил Вольх, завозился, пытаясь встать и закрыть жалюзи, а я внезапно понял, что если он сейчас уйдёт, даже на секунду, меня накроет чернотой гораздо хуже, чем было до этого. Я вцепился в его руку, молча, не отпуская, повернулся, уткнувшись лбом в плечо. Малейшее движение отзывалось болью. Саднило и болело абсолютно всё, в голове уже настолько давно пульсировали взрывы, что я перестал их замечать.

Вольх замер, не веря. Остался сидеть, прикасаясь невесомо. Боясь, кажется дышать, что бы не спугнуть, обнял, очень осторожно, накрывая одеялом.

- Ник…у нас всё будет хорошо. Поверь, хоть раз.

И я поверил. Не знаю, почему, почему в эту секунду мысленно я сказал ему Да.

Очевидно, мы так сильно друг друга сломали, что ломать дальше уже было некуда, и наступило состояние облегчения и оцепенения одновременно. Безразличия к происходящему, которое стало восприниматься той реальностью, которая должна быть. Она должна была быть изначально и была всегда между нами, спокойная, твёрдая, надёжная реальность доверия и понимания, но мы сами её разрушили. И неизвестно было теперь, вернётся она когда нибудь вновь или нет. Сможем ли мы простить. На самом деле это очень сложно прощать, по настоящему. Просто сейчас родилось временное затишье, перемирие во время войны, которую я подсознательно вёл с ним, не понимая, что воюю с самим собой.

А сейчас…Я проиграл эту битву, а может быть, проиграл целую войну, но пока я верил, что однажды я вернусь к Сашке, она не была проиграна. И мне хотелось верить, что Сашка простит меня, и сумеет принять меня таким. Тем чем я стал, лишившись внезапно чего – то очень важного внутри себя. А может быть, этого важного внутри меня, никогда на самом деле и не было, и я ничем не отличался от Дзена трусливо ползающего по траве, стирающего с колена унизительную харчу.

Жизнь снимает с нас маски и всё расставляет по своим местам, мы можем носить любые обличья и личины, но никогда на самом деле не откажемся от них, и снимая одну маску, жизнь одевает другую. Шекспир сказал, весь мир театр и люди в нём актёры, но на самом деле, вся наша жизнь это одна бесконечная пьеса, в которой роли постоянно меняются походу сюжета. И я менялся вместе с моей нелепой жизненной пьесой, становился лучше и хуже, вылепливался изнутри, и не было конечного итога этому незавершённому творению.

Я не знал, существует ли вообще какой - то итог. Принять случившееся, или продолжать сражаться с чувством которое я отрицал, в надежде остаться перед Сашкой, чистым душой, не согрешившим телом, но нельзя бесконечно лгать самому себе. Эта ложь завела меня в болото отчаяния и боли. И всё что мне оставалось, принять и верить, что я буду принят и понят. И вновь как когда то перед Вольхом, встать перед Сашкой и сказать.