Отпусти-это всего лишь слово - 2 (СИ) - "Сан Тери"

Лёгкие непрекращающиеся движения, похожие на танец художника, что в порыве творческого экстаза выписывает на холсте пятью кистями десятки мазков иероглифов, и сумасшедшие потемневшие от страсти глаза. Даже в темноте я видел блестящие неестественно расширенные зрачки, заливающие радужку, слушал дыхание. Тяжёлое. И стук сердца, словно Вольх наглотался кофе, и сейчас тахикардия разрывала грудную клетку бесчисленным множеством ударов.

- Знаешь, начать меня ебать с порога, это даже для тебя перегиб, ты – Я не договорил, Вольх развернул меня на бок, перестав терзать языком, подхватывая за ногу, просовывая руку в изломанном маршруте, что бы расставив пальцы коснуться живота и сжать пульсирующий член.

Я внутри окаменел настолько, что даже не понял, что у меня стояк. Боль постепенно отпускала, и когда пальцы мучительно зажали головку, я осознал, что внутри пылает пожар, созданный трепетными неспешными ласками. И этот пожар невозможно было погасить, даже встав под ледяную воду, только позволить сжечь себя до тла.

- Я тебя ненавижу. – Я цеплялся за ускользающее сознание, я должен был ему это сказать, прежде чем перестану понимать происходящее превратившись в умоляющее животное спятившее от похоти.

Секундная дрожь чужих рук, пауза, мимолётное колебание, остановка, перед смертью.

Я ощущал себя куклой, которую с лёгкостью вертит кукловод и моя задранная в воздух нога, только усиливала это сходство.

- Нет.

И снова поцелуй. Движение ладонями, новый поцелуй…Цепочка огненных вспышек вдоль позвоночника, и мучительное соло на пояснице. Кольцо рук на бёдрах и дрожащее влажное прикосновение языком, пробивающим дорогу, через кольцо мышц.

- Тебе не противно?

Я даже не язвлю, всё что осталось это горечь и опустошение и бесконечное идущее изнутри желание, с которым я не могу бороться, как и с Вольхом, и это бессмысленно, тянуть резину перед неизбежным, в остром понимании, что он мне солгал.

- Нет.

Язык внутрь, я всхлипываю, на секунду забыв о времени и о том, что упускаю сейчас что – то очень важное. Теряю что- то внутри себя. Я теряю это и нельзя позволить этому исчезнуть, и ненавижу себя, за то, что мне хорошо. Ненавижу себя за этот срывающийся всхлип, ненавижу за то, что не сопротивляюсь, за то, что тело устало, и я устал, и мысли ватные, и сознание путается, и мне не собраться в кулак, не встряхнуться не понять.

- Вольх…

- Нет.

- Вооо…ль

Два пальца внутри, разом.

- Больно.

- Мне тоже.

Пальцы двигаются, безжалостно, мучительно, проталкиваясь вглубь, вызывая приступ тошноты и ощущение тянущей боли в животе. И острой боли где – то внутри, в груди. И это не физическая боль, это другая боль, острая и тупая одновременно, ощущение чёрной пустоты.

Движение в сторону, руки перестают держать, я падаю, но не могу упасть насаженный на фаланги пальцев. Грохот, что – то падает с тумбочки, пальцы исчезают на секунду, и задницу заливает смазкой, холодной, скользкой и снова пальцы, скользят уже без усилий. Два, три. Вольх добавляет смазки и я стою перед ним на коленях, уткнувшись лицом в подушку, зажав зубами собственную руку, чуть повыше запястья и начинаю кричать, ощущая горячий заполняющий изнутри елдак, ощущая каждое движение мучительного проникновения и ору. Я ору не от боли, ору от наслаждения, потому что вытерпеть это уже нет сил. И ору от боли внутри, не физической, другой, понять которую невозможно, и хочется кричать, кричать, потому что это невыносимо. Невыносимо терять себя, невыносимо понимать, что сознание раскололось, взорвалось, невыносимо знать, что я родился уродом, для которого все обычные и обыденные вещи, воспринимаются остро и болезненно, и то что для других легко для меня сложно и невозможно.

Я стою над плитой, держа за хвост живую маленькую рыбу. Отчиму подкинули свежих окуней с рыбалки, и чистить их предстояло мне. Я оглушал рыб рукояткой ножа и сдирал с них чешую, и ненавидел это бессмысленное убийство ради пропитания. Я ненавидел этих рыб, которых должен был чистить, мне было больно в животе, когда они начинали оживать и биться под ножом, я лупил сильнее и плакал, от жалости. А затем в какой – то момент, я захотел стать сильным, перестать быть таким дебилом и нюней который жалеет рыб, бессмысленных глупых рыб. Я взял рыбу за хвост и поднёс её к газовой комфорке, живую, и смотрел как она задыхается, слепо бьются в припадке ужаса, извиваясь в безумной агонии, и затем замирает выпучив глаза и жабры, расставив судорогой застывшие плавники. И я ощутил её боль. Она ударила меня разом, по незащищённым, распахнувшимся в ожидании проводам. Я уронил окушка в ужасе шарахнувшись в сторону, врезавшись спиной в раковину, меня ослепило, скрутило понимание того, ЧТО я сделал.

Я закричал, ощутив чужую мучительную смерть, белым облачком выходящую из плоского тела. Разрыдался и упал на колени и стал просить бога, простить мне это убийство, простить меня за ту боль, что я причинил этой рыбе. Простить меня за то, что я садист и палач, за то, что хотел понять. Но я не подумал, я не подумал, не знал, что будет так.

Меня рвало на грязном полу кухни, я ползал на коленях, пачкая и жирный засаленный пол окровавленными вымазанными рыбьими внутренностями ладонями, и меня преследовала чужая боль и слепой ужас лишённый надежды рыбы, отправленным мной на пытку ради детского интереса. Доказать самому себе, что я смогу. Несколько лет я не мог смотреть на рыбу.

Я боялся оказаться однажды на месте этой рыбы, но думал, что так будет справедливо если я получу боль за то, что сделал больно. Всё справедливо, всё правильно. Если делаешь больно другим, однажды будь готов к тому, что сделают больно тебе.

"Нечем….дышать, Ник"

"Нечем дышать. Мне незачем дышать без тебя".

Ладонь Вольха зажала рот, вбиваясь пальцами, я подавился криком, забился, сжимаясь изнутри, и чужая горячая грудь прижалась к спине, поднимая, удерживая, возвращая в реальность бесчисленными долгими толчками, заставляя душу стать алой ниточкой, тянущейся навстречу каждому движению, сжимая сильнее, не позволяя этому прекратиться, не позволяя образоваться пустоте.

Я висел в реальности вниз головой и падал куда – то в безумное марево наслаждения, не понимая где верх, а где низ, где пол, а где потолок, не понимая и не соображая ничего, всё затопила боль и наслаждение и раздался сухой треск, словно что – то сломалось, лопнуло. Может быть это лопнули дрова в жаровне, сноп искр взлетающих вверх. Что – то сломалось внутри меня, что – то исчезло и разбилось. Что – то очень важное, драгоценное. Ускользало в эту секунду.

Сашка? Сашка…САШКААААААААА

И закружилось сметённое чёрной, взрывной волной, атомной бомбы, разноцветно красным грибом с белой шляпкой растущей завихрённой воронки. Смертельная сила которой в одну секунду распространилась во все стороны и смела всё, сжигая и уничтожая на своём пути дома, людей, весь мир, который мог бы быть, но его не стало. Рушились картонные коробки, металлические балки, домики, стёкла плавились лопаясь и вылетая из окон, но уже не способные превратиться в мириады сверкающих слюдяных искр, их просто смело, вместе со всем остальным и песок, обычный песок превратился в стекло под воздействием жара, и слепой ужас не успел родиться, моментально уничтоженный воцарившимся хаосом смерти. Те кто бежали, исчезали в одну секунду, застывшие на дороге скелеты людей, рассыпающиеся пеплом, как в кино про вампиров, и даже пепла не оставалось, не оставалось ничего, выгнувшиеся в корчах останки зданий и мёртвого города с тенями на стене, человек исчез не поняв что случилось, а на стене осталась тень – жуткий оптический эффект.

А потом взрыв исчез и наступила пустота.

Я слепо бежал куда – то. Судорожно захлопывая двери подсознания, одну за другой. Быстро заколачивая их гвоздями, словно за мной гналась орда разьярённых зомби, одну за другой, схлопывая, закрывая, быстро, как можно быстрее, я должен успеть спастить от этого, спастись и спасти. Если бежать быстро, можно успеть. По рассыпающейся лестнице, на дно самого тёмного подвала, захлопнуть крышку, задраить люки и остаться в темноте. Навсегда.