А жизнь продолжается - Кнут Гамсун

Что оставалось Августу? Пообедать, поспать, а потом снова бродить по окрестностям и снова не находить покоя в ожидании денег. Какого черта они не приходят? В чем дело? Хорошо хоть проповедник собрался уезжать.

Под вечер он спустился на пристань и увидел, как двое мальчишек швыряются камнями в шхуну «Сориа»; он услышал, как они попали в стекло и оно разбилось. Настоящие сорванцы! Они тут же бросились наутек, но Август узнал их, это были сыновья доктора, два пострела, которые только и искали, где бы поозоровать. Не иначе, они хотели кого-то вспугнуть, кого-то, кто находился внизу в каюте.

Карточный вечер все-таки состоялся. Пришел Йорн Матильдесен, получил свою крону и приготовился сторожить. Объявился лавочник, он передумал.

— Что тебе здесь нужно? — спрашивает Август.

Тот отвечает;

— Разве ты не предлагал перекинуться в картишки?

— Тебя ж сегодня перекрестили! Ну не кощунник ты после этого!

— Так не всякому же быть Иисусом Христом.

Стеффен прервал на время свои ухаживанья и примчался с таким видом, словно боялся чего-нибудь упустить, с ним был один из приказчиков из Сегельфосской лавки, завзятый игрок. А вот цыган, тот как сквозь землю провалился.

Приказчик впервые оказался в этой компании, но он живехонько ощипал их и наложил руку на их гроши.

— В жизни такого не видел! — сказал лавочник. И продулся.

Августу еще больше не повезло, он распростился с последними ассигнациями. Но это были жалкие остатки, на что ему остатки! Он играл с жаром и ходил наобум.

Они просидели до полуночи, приказчик со Стеффеном были в выигрыше. Они облупили партнеров дочиста, и делать тут им уже было нечего; они поднялись, отыскали свои шляпы и, насвистывая и поддразнивая проигравших, удалились в наиприятнейшем расположении духа.

Лавочник был зол на всех, на весь мир, он спросил Августа, почему бы тому хоть разок не перекреститься. О, до чего же он обозлился, аж весь побледнел, чуть ли не впал в отчаяние.

— Не плачь! — посмеиваясь, сказал Август.

— Что бы мне послушаться жены и забыть сюда дорогу, — сказал лавочник. — Меня ободрали как липку.

— У тебя осталось обручальное кольцо.

— Да ты что! — вскричал лавочник.

— Давай на него и сыграем.

— Нет, вы только послушайте, что говорит этот безбожник! Да у тебя даже и эре нет, чтоб поставить.

— Ставлю Библию, — сказал Август.

— Библию? — У лавочника перехватило дыхание. — Это ж грех!

Август уже перемешивал карты, он сказал:

— Кто первый возьмет три кона.

Первую партию выиграл лавочник.

Август достал с полки Библию и положил на стол. На что она ему, этакая тяжесть, довольно таскать ее за собой из страны в страну. Старая русская Библия.

— Клади кольцо сверху! — скомандовал он.

Лавочник с трудом стянул кольцо с пальца и положил на Библию.

Август выиграл. Теперь они были квиты. Он выиграл и следующую партию. Лавочник затрясся, но, выиграв еще одну партию, чуточку приободрился. Они опять были квиты.

Август роздал в последний раз.

— Новая сдача! — потребовал лавочник.

Август отказался.

Тогда лавочник взял и уронил одну карту на пол и начал считать оставшиеся.

— У меня всего четыре, — заявил он. — Сдавай по новой!

— Почему? — спросил Август. — Пятая карта у тебя валяется на полу.

— Да, но ты ее видел. Сдавай по новой!

Август сдал по новой и добродушно сказал:

— Давай играй, жулик!

Он проиграл. Конечно же он проиграл, такие у него были никудышные карты. Ну и ладно, таскать из страны в страну старую Библию не очень-то и сподручно. Лавочник тяжело дышал, приходя в себя от пережитого страха и неожиданного везения. Он снова надел на палец обручальное кольцо, взял под мышку Библию и ушел…

Карточный вечер все-таки состоялся.

Август еще не ложился, когда к нему пожаловала старая хозяйка. С разрумянившимся лицом, моложавая и пригожая.

— Подручный, — сказала она, — я видела тебя вечером на пристани. Кто-то бросался камнями в шхуну.

— Вот как… — осторожно ответил Август.

— Да. Я скорее туда, поднялась на борт и стала осматриваться, а они все бросались, и оставаться там было нельзя. Ты бы не вставил завтра утром новые стекла в иллюминатор?

— Будет сделано!

— Рано утром, до того как пойдешь на дорожные работы?

— Ладно.

— Спасибо тебе, Подручный! Ты меня уважил, — сказала старая хозяйка и удалилась.

Был уже час ночи.

Появился цыган. Он был здорово набравшись, однако удерживал равновесие. По его словам, все воскресенье он провел в горах в поисках дягиля.

VIII

К шести утра Август был уже на ногах. Он понимал, что старой хозяйке важно было починить иллюминатор до появления Гордона Тидеманна.

Стекло и шпаклевку он мог раздобыть только после восьми, когда придут приказчики и откроют лавку, но он мог подгрести к шхуне, посмотреть что и как, соскоблить старую замазку и все подготовить.

На пристани он сталкивается с Адольфом, одним из его дорожных рабочих. Август немало удивлен, но Адольф желает ему доброго утра и смотрит своему десятнику прямо в глаза, ему скрывать нечего.

— Как, это ты, Адольф?

— Да, я как раз собирался идти назад.

— Что ты тут делаешь?

— Да ничего. Взял и пришел.

— Почему ты не спишь?

— Я проспал весь вчерашний день. Мы все вчера спали.

— Как я понимаю, ты поссорился со своим соседом по койке, — сказал ему Август.

— Нет. А вообще да, потому как у него поганый язык.

— Ну и чего тут переживать? Ты же знаешь, что из себя представляет Франсис.

— Да.

— Кстати, хорошо, что я тебя встретил. Пусть твоя бригада переделает выемку. Некоторые плиты лежат неровно, поправьте их. Я приду попозже, у меня тут кое-какие дела.

Адольф на это кивает и говорит:

— Да я не переживаю. Только он с утра и до ночи. Прямо уши вянут.

— Да брось ты! Ну что он такого говорит?

Адольф уклоняется от прямого ответа.

— Она перевязала мне палец, когда я поранился, с тех пор все и началось, — объясняет он.

Август об этом наслышан: когда Адольф ободрал себе палец, Марна, сестра хозяина, была рядом, она оторвала полоску от своего носового платка и сделала ему перевязку. Только и всего. Быть может, фрекен Марна и не стала бы стараться ради первого встречного, но Адольф был молод и хорош собой, видимо, он ей нравился. Что ж тут дурного? Однако раздули это незнамо как, а Адольф все принимал близко к сердцу, стало быть, товарищи своим зубоскальством выжили его из койки и из дому.

— Ты бы не потолковал с ним? — попросил Адольф.

— Что за глупости! Ну чем он тебе досаждает, что он такого говорит?

— Он несет похабщину.

— Иди-ка домой и приляг еще на часок, — сказал Август.

Он подгреб к шхуне, поднялся на борт, соскреб старую замазку в разбитом иллюминаторе, прошелся чуток метлой, слегка прибрался, свернул валявшийся трос и повесил его на место, старому юнге не привыкать. В этот утренний час ему, вероятно, кое-что вспомнилось, под ногами у него снова скрипела палуба, он был как у себя дома; он оглядел снасти, по старой привычке глянул на небо и определился с погодой. Он расхаживал по палубе, и пустое судно отзывалось на топот милым его сердцу эхом. Доброму шкиперу Ульсену следовало бы отдраить шхуну после всей этой сельдяной эпопеи, именно что отдраить, потому что вымыли ее спустя рукава. Но шкипер Ульсен и носа сюда не казал, он обитал далеко на суше, с головою окунувшись в свое маленькое хозяйство.

Август спустился в каюту, находившуюся в кормовой части, и принялся собирать разлетевшиеся стекла. Докторовы сорванцы постарались на славу — осколки были повсюду, и на столе, и в койке, Августу пришлось перетряхнуть простыни. Оттуда выпало несколько шпилек, и женский поясок, и еще кое-что — белоснежная подвязка, которой поддерживают чулок. Кто-то позабыл, подумалось Августу, слишком уж она торопилась! Он увязывает найденные вещицы в маленький узелок и, выйдя на палубу, бросает в море.

Управившись на шхуне, Август поспешил на прокладку дороги, но он все равно опоздал, навстречу ему ехал в коляске Гордон Тидеманн. Экая незадача! Хозяин конечно же остановил его.

Однако опасения оказались напрасны, хозяин, как всегда, был исполнен благожелательности.

— Вот что я хотел спросить у тебя, Подручный, я надеюсь, дорога будет достаточно широкой?

— Широкой? Насчет этого не беспокойтесь.

— Да, но я собираюсь купить автомобиль, свободно ли он пройдет?

— А большой?

— Обыкновенный пятиместный.

Август машинально взялся за складной метр, но не стал его раскладывать и начал считать в уме: сто восемьдесят, да еще пятьдесят на крылья.