Странники в ночи - Андрей Быстров

Взмах руки Учителя прервал ответ Дао Линя.

- Гадательная книга! - с презрением воскликнул Да Ши. - И всего-то? Так ты полагаешь, что великие мудрецы древности, составившие "И цзин", быть может, сам Фуси, придумывали суетное развлечение для невежд?

Дао Линь смущенно молчал.

- Это не ГАДАТЕЛЬНАЯ книга, - выразительно сказал Да Ши. - Она таковой считается... Это и есть та ошибка, которую я хочу исправить, по крайней мере в твоем сознании. А ты... Может быть, ты пойдешь дальше. "И цзин" книга жизни... Возьми кисть, напиши иероглиф "и".

Выполнив просьбу учителя, Дао Линь застыл в терпеливом ожидании.

- На что он похож? - вопросил Да Ши.

- На спираль.

- Правильно. А если ты мысленно дополнишь иероглиф и вообразишь его не на плоскости, а в объеме, увидишь ДВОЙНУЮ спираль. Начало "И цзина", иероглиф "и", означающий перемены - это двойная спираль. Так древние мудрецы изображали основу жизни, и это не поэтический символ. Так действительно выглядит изначальная частица вещества, дающего начало всему живому. Она слишком мала, чтобы увидеть её, но её структуру можно вычислить и понять. Именно она определяет, каким будет ещё не родившийся человек, как будет вести себя, когда и от чего умрет - если, конечно, смерть его не будет насильственной... Но в этой малой частице существуют внутренние взаимосвязи. Их общее количество равняется шестидесяти четырем, как и число символов "И цзина", а основных типов четыре. Они соответствуют двум прерывистым линиям, большому инь, прерывистой над целой, малому ян, целой над прерывистой, малому инь, и двум целым, большому ян...

- Первооснова жизни, - пробормотал Дао Линь, пытаясь осознать услышанное.

- И не только. В "И цзине" скрыта первооснова всего, символика мировых изменений. Она не познана мной до конца... Вот почему я надеюсь, что ты пойдешь дальше меня.

Снова усевшись на циновку, Да Ши замер как статуя, а Дао Линь стоял с книгой в руке. Он переживал потрясение от прикосновения к великому, древнему, утраченному знанию, но и... Разочарование. Разве этого ждал он от раскрытия тайны жизни и смерти? Предположим, ему или кому-нибудь другому удалось бы полностью разгадать загадки "И цзина". Ну и что? Разве понять законы, управляющие рождением целых миров, значит постичь глубинную сущность явлений? Вовсе нет. Ответить на вопрос "как" менее важно, чем ответить на вопрос "почему". А ответа на этот последний вопрос не предлагает чистое знание... Дао Линь пришел в Китай за мудростью. Получил ли он её в конце трудных дорог? Искушения мудрости оказались столь же обманчивы, как искушения богатства и власти.

13.

Учитель Да Ши прожил ещё четыре месяца и угас тихо, как догоревшая свеча. Дао Линь, который все чаще в мыслях снова называл себя Альваро Агирре, задолго до смерти учителя готовился к тому, чтобы покинуть Китай. Да, он идет дальше... Но не в ту сторону, в какую мечтал направить его старый даос. Чтобы не огорчать Да Ши, Агирре не говорил ему об этом в последних беседах об "И цзине", универсальных мировых идеях, Дао и скрытом знании. Но когда учитель умер, ученик едва слышно произнес, склонившись над телом:

- Прощай, старик. Ты думал, что открываешь мне путь к тайне жизни... Что ж, теперь тебе известна тайна смерти. Суждено ли и мне проникнуть в нее?

Для Альваро Агирре неинтересен был более мир даосов, не понявших толком Лао-Цзы и низводящих его учение до примитивных догм; мир знахарей, гадающих по "И цзину" с помощью палочек и монеток; цивилизация, утратившая в своем прагматизме сложные и неоднозначные откровения древности. Но отправную точку нового пути он обрел именно здесь, в Китае, и этот путь вел к далеким островам Полинезии. Странствующий монах (один из неугомонного племени, представитель коего поведал Агирре в Городе Падающих Звезд о мудрых учителях-даосах) рассказал ему о путешествии на загадочный остров Кали-Боа и снабдил подробной, прекрасно изготовленной картой. Хотя монах наплел о Полинезии множество небылиц (реки цвета молока, женщины, приносящие детей от собак, двухголовые животные), в рассказе о Кали-Боа содержалось главное, что и заинтересовало Агирре. Там жили колдуны, посвященные в магические культы... Хотя и поверхностно прикоснуться к этим культам было заведомо не проще, чем постигать Дао, Агирре колебался недолго.

Он не мог сказать, что напрасно приехал в Китай, как и не мог сказать и того, что ничему не научился в Городе Падающих Звезд. Он шел вслепую, но он шел, ступень за ступенью. Знакомство с учением Лао-Цзы, где не было единого придирчивого Бога, а существовал лишь медленный и вечный путь познания, избавило Агирре от суетности и безапелляционности суждений, от сумбура в мыслях. Окончательно ли избавило или на какой-то период? Он не был уверен ни в том, ни в другом. Обыкновенный человек не успел бы за время жизни пройти круги власти и Дао; осознавая свою конечность, он бы и не захотел. Таким образом, Агирре не мог опереться на прецеденты, на опыт предшественников: никто из смертных не обладал его опытом. Но никому из смертных и не пришлось столкнуться с дерзким вызовом Марко Кассиуса...

14

1986 год

- А по-моему, муть вся эта литература, - лениво протянул толстый двоечник Басин. - Стихи, сказки... Все это не по-настоящему, а писатели все пьяницы.

Он обращался к соседу по парте, такому же двоечнику и лодырю, но его услышали все, в том числе и молодая учительница Анна Николаевна Данилова. По классу прокатились сдержанные смешки.

Акселерат Витя Стрелецкий, юный денди, в которого были тайно или явно влюблены девочки класса, дисциплинированно поднял руку.

- Стрелецкий, - произнесла Анна Николаевна строгим учительским голосом. - Ты хочешь прокомментировать выступление Басина?

Витя поднялся из-за парты и принял небрежно-элегантную позу.

- А что, Анна Николаевна... Давайте обсудим этот вопрос. Например, был такой писатель Эдгар По. Не из школьной программы, да ладно... Вот его пригласил однажды в гости Президент США - уж не помню, кто тогда был Президентом. Мистер По явился в Белый Дом с такой, простите, похмелюги, что даже плащ надел наизнанку. Так его к Президенту и не пустили. А Куприн? Знаете, какой о нем ходил стишок? "Если истина в вине, сколько истин в Куприне"...

В классе снова засмеялись, не удержалась от улыбки и Анна Николаевна.

- Садись, Стрелецкий, - она сделала отпускающий жест. - Ценю твою эрудицию по поводу вредных привычек великих, пусть и не из школьной программы. Только знаете, что по этому поводу сказал Пушкин, тоже, кстати, не трезвенник? Это из его письма к князю Вяземскому, об исчезновении записок Байрона... Цитирую. "Толпа жадно читает исповеди, записки, et caetera, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок - не так, как вы иначе!" Конец цитаты.

После этих слов установилась настороженная тишина. В свете развернутой партией и правительством бескомпромиссной борьбы с пьянством оправдание этого порока, пусть косвенное и со ссылкой на Пушкина, прозвучало в устах учительницы более чем странно.

- Так что же получается, - донеслось откуда-то с задней парты. - Им, выходит, можно то, что нам нельзя?

- Вам нельзя по возрасту, - вновь улыбнулась Анна Николаевна. - Да и во взрослой жизни злоупотреблять не рекомендую. Но смысл вопроса, насколько я поняла, в другом? Чадулин хочет знать, простительны ли великим людям недостатки, нетерпимые в людях обычных? Так, Чадулин?

- Так, - отозвался автор реплики.

- Я отвечу - да, простительны, потому что их недостатки - продолжение их достоинств. Эдгар По, между прочим, не только портвейн кушал, но и написал "Лигейю", "Падение дома Эшеров" и другие великолепные новеллы, которые очень советую почитать. А если достоинств у человека нет, недостатки пожирают его целиком и становятся его сутью. Тогда перед нами чудовище...

- Минутку, Анна Николаевна, - снова возник Стрелецкий. - По-вашему выходит, что люди делятся как бы на два сорта: получше, которым можно многое, и похуже, которым ничего нельзя?

- Именно так, - отчеканила учительница и добавила мягче. - И я очень рада, Витя, что ты употребил слово "многое", а не слово "все". Я говорю только о простительных слабостях вроде пьянства. Вот совершать подлости, например, нельзя никому, даже великим. Правда, они подлостей и не совершают по самой природе своей...

- Это ницшеанство, - не слишком уверенно заявил Стрелецкий.

- Вот как? Интересно, что ты знаешь о замечательном философе Ницше... Прочел десять строк в словаре о его реакционности? Лучше бы почитал его самого. Хочешь, я дам тебе его книгу "По ту сторону добра и зла"? Впрочем, почему же тебе одному... Я принесу эту книгу на следующий урок, почитаю вам вслух фрагменты, а потом все вместе обсудим, согласны?

Вместо ожидаемого хорового "согласны" в воздухе повисли несколько слабозвучных "да". Стереотип, впечатавшийся в сознание советских детей ("Ницше - идеологический предтеча фашизма"), сработал почти безукоризненно, и Анна Николаевна почувствовала это.