Любовь Лафайета - Екатерина Владимировна Глаголева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В начале декабря, с приближением срока, всё было уже готово: госпожа д’Айен подыскала кормилицу и няню, повитуха госпожа Кудрэ, принимавшая роды у неё самой, готова явиться по первому зову. За десять дней до Рождества за ней послали карету.
Адриенна испуганно смотрела на мать: началось? Опоясывающая боль перекинулась на низ живота. Поддерживая под руки с обеих сторон, мать и гувернантка отвели её в спальню, где служанки уже суетились, готовя постель. Адриенну раздели до рубашки, тщательно причесали и надели на голову чепец. Боль становилась всё сильнее; Адриенна стонала, полулёжа на подушках, подсунутых ей под спину, и не могла найти удобное положение.
Приехала госпожа Кудрэ, приветливо со всеми поздоровалась, похвалила за то, что в комнате жарко натоплено — роженице будет легче тужиться, — и спросила у Адриен-ны, кого она хочет видеть подле себя, а кому уйти.
— Мама, не уходи! — попросила Адриенна голосом девочки, готовой заплакать.
— Нет-нет, дорогая, я буду здесь! — Госпожа д’Айен взяла её за руку.
Повитуха выпроводила служанок, наказав им иметь наготове тёплую воду, подогретое вино, растопленное масло и чистые простыни. Адриенне подложили под чресла подушку, госпожа Кудрэ согнула ей ноги и велела госпоже д’Айен держать дочери колени, не позволяя им сомкнуться.
Тело то напруживалось, то расслаблялось; из сдавленного горла вырывались стоны. Голос госпожи Кудрэ доносился словно сквозь вату.
— Вот и головка показалась, — приговаривала она. — Благодарите Господа, душа моя, за то, что Он милостив и ребёночек лежит как надо… Вот хорошо… Господь милостив, и вас Он любит…
Адриенна вскрикнула, почувствовав острую боль между ног. Теперь ей было слишком жарко и душно, сорочка на груди намокла от пота, во рту пересохло.
— Потерпи, потерпи, моя душенька, — продолжала ворковать повитуха. Вот плечико… А вот и второе… Теперь уж недолго осталось…
Ещё потуги — и Адриенна почувствовала, что ей стало легче. Мать отпустила её колени, прикрыв их подолом рубашки, и они с повитухой склонились над маленьким красным комочком. Послышалось покряхтывание, потом слабый, неуверенный детский крик.
— Что, мама?
Адриенна подалась вперёд, и госпожа д’Айен поспешила к ней, чтобы уложить обратно.
— Девочка, славненькая да прехорошенькая! — пела повитуха.
— Девочка?
На лице Адриенны отразился испуг. Мать поняла: ах, эти мужчины, им непременно нужен сын! Пусть Адриенна сама ещё дитя, она достаточно умна и наблюдательна, чтобы понять, что её родителей объединяет чувство долга, привязанность, привычка — но не любовь. А остались бы живы её братья — как знать, всё могло быть иначе…
— Вот и хорошо, что девочка! — пришла на помощь госпожа Кудрэ. — Уж поверьте моему слову, сколько я деток приняла, — да вы и сами знаете, сударыня, — если первенец — девочка, и роды легче, и роженица быстрее поправится, а уж во второй раз хоть бы и мальчик: дорожка проторена.
Повитуха действовала споро и умело. Убедившись, что послед вышел, ловко вытащила из-под Адриенны окровавленное бельё, обтёрла её полотенцем, смоченным тёплой водой, перетянула ей чресла и живот плотной тканью и обложила укромные части пелёнками, чтобы ей было сухо и тепло; обрезала младенцу пуповину и перебинтовала, обмыла его тёплым вином с капелькой масла, надела на головку крошечный чепчик, а ножки плотно спеленала, завернула дитя в одеяльце и положила рядом с Адриенной. Она впервые увидела свою дочь: красное личико, зажмуренные глазки… Младенец шевелился, как гусеничка, а потом стал сосать свою нижнюю губу. Адриенна почувствовала, как отвердели её груди; на сорочке возникли два мокрых пятна. Её дочь голодна! Повитуха объяснила, что в первые сутки младенцам грудь не дают: они должны отрыгнуть слизь и мокроту и опорожнить кишечник; малютке принесли рожок с процеженной медовой водой, и она стала жадно сосать. Адриенне же перетянули грудь и заменили сорочку. Она чувствовала страшную усталость. Жадно выпила стакан воды и отказалась от бульона. Оставив при ней лишь одну служанку, все вышли из спальни, забрав ребёнка. Когда Адриенна проснулась, ей сообщили, что девочку окрестили и нарекли Генриеттой — в честь бабушки-крёстной.
Жильбер ничуть не огорчился, узнав, что у него дочь. Его отпустили из Меца в бессрочный отпуск, накануне Рождества он приехал в Париж, крепко обнял жену и с умилением посмотрел на младенца, назвав Генриетту красавицей. Адриенна была на седьмом небе от счастья. Хотя она ещё не оправилась от родов и возобновить супружескую жизнь было нельзя, муж проводил с ней много времени, рассказывая обо всём, о чём сам узнал совсем недавно: об Америке, о рабстве, об инсургентах и даже о масонах — они же были едина плоть. Адриенна пылала тем же воодушевлением и от души желала победы американским колонистам.
На Рождество в Париже открылась ложа Простодушия на улице Бонди, и Лафайет отправился туда вместе с князем де Пуа и графом де Ламетом — ещё одним сослуживцем по Мецу. Гостей встречали братья-стюарды с красными лентами через правое плечо; одним из двух послушников на жалованье был негр. При входе посетители должны были сделать условный жест, приложив правую руку к сердцу и резко опустив её вниз, назвать секретное слово — «Боаз», услышать отзыв — «шибболет», после чего предъявить свои дипломы и расписаться в журнале. Среди гостей оказались иностранцы: русские граф Строганов, князь Хованский и князь Голицын, один поляк, пара немцев… Распоряжался церемонией герцог Шартрский, Великий магистр Великого Востока Франции, — любимец парижан, купавшийся в богатстве и славе порочного человека, не делая тайны из своих любовных похождений, пристрастия к вину и игре. Конечно, такой образ жизни не пристал строителю Храма Соломона, но, с другой стороны, герцог Филипп был единственным принцем крови, которого простой люд мог видеть каждый день, — это ли не живой пример отрицания соеловных различий во имя равенства? А распущенностью называли внутреннюю свободу принца, не желавшего загонять своё поведение в рамки светских условностей. Жильбер заставлял себя так думать, хотя проезд герцога по предместью Сент-Оноре разжёг угольки,
