Тихий омуток - Анатолий Шинскин

         Краснолицый плотник замолчал, тонкой струйкой выпуская сигаретный дым к потолку,  задвигались, начиная дышать, рабочие.

 -- Я думаю, он хотел справедливости,  -- ломким юношеским голосом сказал мальчишка-практикант из ПТУ.

 -- Или в очереди стоять,  в смысле, лежать за падло, -- предположил отмеченный татуировками парень.

          Мнимозина быстро зашагал к выходу. Схватил  по пути толстую щепку,  зажал в зубах, чтобы не засмеяться во весь голос.

 -- А он просто пошутил! – сказал Мнимозина чуть слышно. Отошел двадцать метров от столярки и повторил громко.  --  А он просто пошутил.  – И дал волю смеху.

     Из столярки Мнимозина забежал в ресторан, насладиться организацией поминок:

 -- Водочки побольше.

 -- Вы до песен напоминаетесь.

 -- Покойный любил то и другое. Надо уважить. И помните, девушки, вкус большинства блюд зависит от количества. Например: две банки варенья вдвое вкуснее одной банки варенья, а три пирожка с повидлом втрое вкуснее одного пирожка с повидлом, -- Мнимозина улыбнулся хитро-сладко, -- а горькая водка превращается в мед уже на четвертой рюмке. Правда, красивая? -- Он притиснул к себе толстенькую румяную раздатчицу, приподнял и легко покружил, нечаянно прихватив ладонью грудь.

          Женщина зарумянилась, расцвела удовольствием:

 -- Только и обращаете на нас внимание, пока своего меда не наелись...

       Поварихи и офицантки, накрывая столы, живо обсуждали происшествие в морге,  краснея, разводили широко в стороны руки.

 -- И при жизни был кобелем,  и после смерти не изменился.

 -- Все они – кобели!

 Мнимозина  таял, как от сладкой музыки: с утра пошутил, весь день веселишься.

     Обожал и никогда не упускал случая Мнимозина постебаться в прощальных речах, доводя провожающих и родню покойного до слез и истерик перечислением мнимых заслуг и сногосшибательных достоинств усопшего. Сегодня особенно повезло. В продолжение траурной церемонии поддерживал и утешал тридцатилетнюю Кирюхину вдову-красавицу:

 -- Да, он ушел, и его безгрешная душа уже движется по пути отмеченному ИМ,  но течение жизни в ее многоцветии и многообразии продолжается… -- шелестел Мнимозина в ее ухо,  полизывая время от времени артерию, и, между делом отпил столько крови, что бедную женщину отвезли домой в полуобморочном состоянии, бледную, как стиральный порошок, да еще и забеременевшую внезапно. 

          А Мнимозина сытый и довольный, окинул напоследок ряды сверкающих мрамором памятников и кованными оградами могил братков, чиновников и прочих местных воров.

 -- Кладбища все более превращаются в "ярмарки тщеславия". Может быть, под блеском мрамора гниется лучше? -- Вытянул из кармана ключи  к своему роскошному Лексусу и непонимающе уставился на Мерседесовский значок брелка. "Мать твою!"-- только сейчас он начал вспоминать обращаемые на него в течение дня недоуменные взгляды. Мнимозина хмыкнул, оглянулся, вокруг никого не было, и засмеялся, заржал, сгибаясь пополам, во весь голос.

           Никитенко, вечно озлобленный, резкий, немногословный, прожигающий встречных завистливым взглядом глубоко посаженных черных глаз, рыбинспектор и лесничий; весь сегодняшний день был приветлив, общителен, шутлив, многословен, как… как развеселый, вечно полупьяный председатель регистрационной палаты.

           Отсмеявшись, Мнимозина начал искать автомобиль Никитенко.  Черт побери, вселившись в Лесничего, он не удосужился спросить, на чем ездит этот «блюститель государственных интересов».  Машины чиновников «слуг народа» стояли рядами, сверкая полированными кузовами и блестящими фарами. Наглядно свидетельствовали, как выгодно служить добросовестно и честно  нищему российскому народу.

           Сообразил нажать на брелок. В ответ пискнул и мигнул фарами вполне приличный белый «шестисотый». Уютный голубой салон порадовал глаза Мнимозины:

 -- Парень, как будто знал…

 Рука привычно вставила и повернула ключ зажигания, а в голове вдруг зазвучал чужой голос:

 -- Слушай и запомни, двуствольный. Ты сегодня веселился и отрывался в последний раз.

 --Эй, кто это? – Мнимозина прислушался к шелесту двигателя,  едва слышно работающего в режиме разогрева.

 А чужой голос снова прозвучал в голове:

 -- Никитенко или, как остроумно выразился Колян, Лесничий. Не узнал? Тебя нет, Мнимозина. Я возьму твое бессмертие, но останусь собой. Я буду определять правила игры.

 -- Так не бывает! – Мнимозина запаниковал, схватился за сигареты и … дальше смотрел со стороны. Пальцы уверенно взяли сигарету, щелкнула зажигалка. Это были жесты Никитенко. Грубый мужлан неторопливо опустил ветровое стекло, сплюнул на асфальт, вгляделся в обзорное зеркало и, не увидев отражения, жестко усмехнулся:

 -- Так будет!

            Плавно маневрируя, Мерс выбрался на трассу и, резко прибавив,  бесшумно растворился в надвигающихся сумерках. Никитенко мчался в направлении Ряхина,  небольшого сельца на границе района, которое рыбинспектор облюбовал десяток лет назад и целенаправленно превращал в свою вотчину, выживая неугодных, подавляя слабых, отстреливая или отправляя в тюрьму строптивых, благо Российское законодательство предоставляет к тому массу возможностей.

             Строил двухэтажный особняк на живописном пригорке между лесом и рекой, прибирая  и расширяя земли и угодья. Сделал в подвале комнату для оружия, с множеством полок, ящиков, сейфом и пирамидой. Спускался туда, как Скупой рыцарь к ящику с сокровищами. Любовно оглаживал, ладонью приклады карабинов, прицеливался гранатометом "мухой" в воображаемую цель, передергивал затвор автомата, выщелкивал и вставлял обратно пистолетные обоймы. Любил оружие до самозабвения.

            Развалясь в водительском кресле,  Никитенко едва касался пальцами руля, и шестисотсильный германский монстр послушно и охотно отзывался на прикосновения.

 -- Мнимозина, -- мысленно позвал Никитенко. -– Есть деловое предложение.

 -- У меня есть выбор?

 -- Нет! Слушай и запоминай.  Я хочу все, и я получу все. Ты уловил мысль?

 -- Правильно Гульфик обозначил ум недостатком для вампира. Ты зарываешься, птенчик.

 -- Еще раз услышу это похабное слово, умолкнешь навеки.

 -- Вгонишь серебряную пулю в свои сумрачные мозги, или стрельнешь осиновым колом в полуведерное сердце. Прикольненько!

             Никитенко еще раз глянул в  зеркало и радостно засмеялся, снова не увидев отражения:

 -- Слушай и запоминай, уроженец квелой Европы. Я заболею свиным гриппом, той самой испанкой, от которой вы  малахольные, помнится, дохли, как кролики. А когда увижу себя в этом зеркале, резко выздоровею, а для бессмертия найду другого придурка, посговорчивее.