Феномен полиглотов - Майкл Эрард

По словам Пасти, в своем родном городе Меццофанти не считался знаменитостью. Зато его имя часто упоминалось в записках путешественников, и, кроме того, его заслуги получали признание со стороны высокопоставленных служителей церкви и аристократических семей, в частных библиотеках которых он служил. Политический революционер Пьетро Джордани писал, что Меццофанти «заслуживает широкой славы хотя бы за то количество языков, которыми он владеет в большинстве случаев прекрасно, при том что его знания этим не ограничиваются». «Но даже в наши дни, – говорит Пасти, – Меццофанти не получил в Болонье должного признания. На улице Малконтенти установлены мемориальные доски, а еще одна расположенная недалеко от центра города улица названа в его честь, однако ни один из его юбилеев никогда отмечался на официальном уровне».

В зале архивных рукописей за столом сидел библиотекарь, в то время как двое исследователей корпели над книгами. Пасти достал каталог библиотеки Меццофанти, который один книготорговец составил после смерти кардинала. «Известно, – сказал Пасти, – что при составлении описи он сделал несколько ошибок в определении языков, на которых были написаны книги. Но тем не менее семье кардинала удалось получить за это наследство определенную сумму денег от папы Пия IX, который затем передал книги библиотеке Болонского университета».

Пасти показал мне также репродукцию кодекса Коспи, текст которого был сделан на пергаменте в доколумбовой Мексике. Он был привезен в Болонью задолго до рождения Меццофанти. Кодекс содержит сотни символов, вероятно, указывавших благоприятные даты в календаре. Я уже видел рукописный анализ этого кодекса; Меццофанти сделал одну из первых попыток его расшифровки. Пасти сказал, что только Меццофанти сумел правильно идентифицировать этот документ как мексиканский. До него кодекс именовался «китайской книгой». Наряду с анализом кодекса я обнаружил в бумагах кардинала историю арабского языка, сравнение шведского языка с немецким, а также попытки перевести Книгу Бытия на алгонкинский. Возможно, у этого гиперполиглота было не так много опубликованных работ, но это не позволяет считать его бездумным церковным функционером или языковым имитатором.

Работая с архивными документами, я обнаружил стихи, которые указывали на языковые способности Меццофанти и позволяли оценить глубину ума этого человека. Некоторые из его «versi» представляли собой эпиграммы, очевидно, написанные для различных посетителей, но чаще – благословения, молитвы или призывы к благочестию. Несмотря на то что эти документы не передавали эмоций автора, по ним можно было судить о его мировоззрении.

В некоторых случаях он призывал себя к скромности (и, судя по тому, что мы о нем знаем, небезуспешно). В стихотворной форме он напоминал тем, кто поставил его на лингвистический пьедестал, о том, что умение говорить на многих языках не настолько важно, как святость и служение Богу. Мне импонировало то, что Меццофанти постоянно просил почитателей не акцентировать внимание на его языковых способностях, хотя в первую очередь именно талант полиглота привлекал к нему людей. Его смиренное отношение к славе выражалось следующим целомудренным призывом:

Что ищешь в имени моем?Позволь тебя спросить.Уже ль средь славных всех именему уместно быть?Но коли просишь ты, узри ж,но помни до поры:Земное – тлен, бесценны лишьнебесные дары.

Показательно и другое стихотворение Меццофанти, написанное по-итальянски:

Из тысяч голосов на этом свете,Звучащих на различных языках,Ценны лишь те, что сеют добродетельИ прославляют Господа в веках.

Провожая меня к выходу, уже в дверях библиотеки Пасти вдруг повернулся ко мне и сказал, что сомневается в языковых способностях Меццофанти. Я был удивлен. В своей книге Пасти не бросил и тени сомнений на репутацию Меццофанти. Теперь же он заявляет, что, на его взгляд, кардинал знал языки «весьма посредственно»!

– Я не думаю, что он на самом деле говорил на персидском или арабском, – добавил он.

– На чем основан ваш вывод? – спросил я в надежде, что сейчас он приведет мне убийственные доказательства.

– Мне так кажется, – ответил он, пожав плечами.

Уже зная, что мне вряд ли удастся покопаться в архивах Меццофанти еще раз, я поймал себя на мысли, что существует еще один способ проверки языковой компетенции кардинала. Можно было бы посчитать количество полученных им писем, написанных на разных языках. Если таких писем много, значит, он должен был на них отвечать, а это, в свою очередь, указывает на возможность сделать это. На мой взгляд, это абсолютно обоснованная научная гипотеза, которой я тут же поделился с Пасти. Но библиотекарь только усмехнулся.

– Похоже, вы позитивист, – сказал он.

Я был в шоке. Он считает позитивистом того, кто предлагает добраться до истины, полагаясь только на подсчеты, измерения и наблюдения? Мне давали разные прозвища, но так меня еще никто не называл. Пасти, историк, который интерпретировал жизнь Меццофанти, не сумел дать верную оценку простому человеку вроде меня. Все еще усмехаясь, библиотекарь легко пожал мне руку.

– Я должен покинуть Болонью, вооруженный фактами, характеризующими способности Меццофанти, – сказал я. – Люди ждут от меня четких ответов. Я просто не могу продолжать кормить их историческими анекдотами.

– Это лишь доказывает, – Пасти продолжал улыбаться, – что вы неисправимый позитивист.

Вернувшись в Арчигинназио, я поставил перед собой на стол очередную коробку с документами и раскрыл каталог. Пасти был не первым человеком, кто пытался помешать мне узнать правду о Меццофанти. И наверняка он не будет последним. Возможно, он просто не до конца понял мое отчаянное желание познакомиться с гиперполиглотом если не воочию, то хотя бы по неоспоримым фактам. Ясно одно: я мог оставаться в Болонье до тех пор, пока мой итальянский не станет «molto perfetto»[18], но так и не узнать правды о языковых способностях Меццофанти.

Я покидал Болонью с уверенностью лишь в одном: Меццофанти изучал и использовал в различных целях большое количество иностранных языков.

Учитывая очевидное разнообразие языков, с которым я столкнулся, исследуя его архивы, я был уверен, что Меццофанти в той или иной степени использовал многие из них. Даже если применение многих языков носило весьма ограниченный характер, это не опровергало их наличия в арсенале кардинала. Кроме того, я был уверен, что иностранные языки именно использовались, а не представляли собой коллекционные объекты, служащие исключительно эстетическим целям. Несмотря на то что я не читаю на большинстве языков, представленных в архиве Меццофанти, многое указывало на то, что мой вывод о практическом их использовании верен. Возможно, не все эти языки были в его активе, знание некоторых со временем могло быть утрачено, но, по крайней мере на мой взгляд, Меццофанти, безусловно, пользовался иностранными языками как инструментами. Часть из них воспринимались им как вербальные amuse-bouche[19], другие использовались для ни к чему не обязывающей болтовни («Планируете ли вы посетить Папу Римского?»). И конечно, в этих случаях его языковые навыки были далеки от владения на уровне носителя. Но наличие таких «лоскутных» знаний было замечено мной и у многих других гиперполиглотов.

На развеивание моего скептицизма повлияло и понимание, что без наличия особого дара Меццофанти не мог бы добиться и половины того, чего ему удалось достичь. В конце концов, многие люди живут на языковых перекрестках в окружении большого разнообразия языков. Некоторые из них даже имеют тягу к их изучению. И тем не менее очень немногие становятся гиперполиглотами. Именно поэтому одним из ключевых аспектов моего исследования было как можно более точное выяснение того, насколько значительные интеллектуальные ресурсы Меццофанти и другие гиперполиглоты задействуют в процессе изучения языков.

Кроме того, я пришел к выводу, что лингвистические способности не могут измеряться количеством языков, на которых человек читает, говорит или переводит. От одного скептического подхода я решил отказаться точно: нельзя автоматически сбрасывать со счетов кого-то только потому, что он, как утверждается, знает или знал слишком много языков. Дисквалификация возможна по другим параметрам, но никак не по этому (впрочем, на тот момент я и не мог бы применить данный критерий, но об этом позже). Я также решил для себя, что не буду судить о способностях гиперполиглотов по меркам концепции «все или ничего». Я счел более подходящим для целей моего исследования подход под условным названием «что-то оттуда, что-то отсюда». Это означало, кроме всего прочего, что в сферу моих интересов должен попадать и тот, кто не владел на уровне родного сразу всеми известными ему языками.