Москва - Андрей Белый

Там бегал дворняк: волкопес; и мешал двум поденным (их наняли снеги разбрасывать, скалывать лед).

- Пошла, гавка!

Один из поденных, - Романыч, веснушчатый, красноволосый мужик, с непромытым лицом (на морщиночках - чернядь), - здесь жил на дворе: в трехэтажном, облупленном доме; лопатою снег разгребал; а другой, в куртке кожаной и с чекмарями, такой челюстистый, - рабочий заводский, с квадратным лицом и с напористым лбом, с твердым взглядом, - долбежил, по льду малым ломиком: Клоповиченко.

К ним Киерко вышел в тулупчике (жил в трехэтажном облупленном доме); хлобучил шапчонку, бил валенком.

- Есть здесь лопата? А ну-те-ка, - с вами я.

Киерко цапко лопатой подкидывал снеги: кидала-кидалой.

Рвануло отчаянным ветром: сугробы пустились враскрут; густо, грубо сквозь вой под трубой кто-то охал, стихая сквозь белую вею подкинутых вихрями визгов; и струи кипучие там над волной снеговою взвевались: и - веяли, и выкидывалися: из взвинченных визгов.

Так сиверко.

Клоповиченко рассказывал Киерко под обзеркаленным жолобом, ломик отбросивши:

- Где им понять! Щегольки... А туда ж, - социальные взгляды подай; мы тяжелки: нам дай социальные взгляды, - не им; мы в сермяжных кафтанах, в огрехах, плетемся на явку: они появляются в полуботинках; да что - пустопопову бороду брей!

- Ну-те! Ну-те-ка!

Киерко, бросив лопату, присел на приступке: черешневый свой чубучек пососать.

- Чередишь, чередишь на заводе: подкарауливаешь несознательных; видишь, мозгами пошел копошиться, бедняга: черезлезаешь через мелкокрестьянские трусости - в классовую, брат, сознательность: тут-то ему - пустопопову бороду брей - в зубы Каутского книжицу; знаете, - я который годок на сознательном, да, положении. И - заподозрен... Опять-таки, - взять хоть работу: чермнеешь от жару у печи доменной...

- У вас там чадненько.

- Чадим, - отозвался Романыч.

Но дворник ему кинул громко:

- Цапцюк, - разворачивай снег!

И взялись за лопаты: а весело!

Цветоубийственные морозы настали; бежали в мехах переулком (меха косолапили) - мимо ворот, - шапки, шапочки, просто шапчурки: и клюквили, и лиловели носами: чуть-чуть пробиралися в ясной, сплошной снеговине; вот здесь - троттуар замело (лишь осталася тропочка); там - отмело: протемнелая гладкость: на ней мальчуган меховой хрипло шаркнул коньком по ледовне, в размерзлости варешки бросив: и клюковкой пыхи пускал, пока клюковка вовсе не стала белянкою: уши-то, уши-то!

Уши - мороженки!

А недалеко от них стоял Грибиков, весь сивочалый такой, зацепляясь рукой за кутафью старуху; о службе церковной он с ней разговаривал:

- Да уж, пожди: как цветную триодь запоют!

И прислушивались к разговору.

- Да кто ж он, родимые?

Грибиков скупо цедил:

- Да цифирник, числец: цифири размножает.

- Так 1000 сын, говоришь, у него - телелюшит.

Прислушался Киерко хмуро: Романыч на Грибикова плевался:

- Курченкин он сын.

- Пустопопову бороду...

Клоповиченко схватился за ломик: а Грибиков старой кутафье твердил о чаях:

- Чаи, матушка, - всякие: черные, красные, сортом повыше, те - желтые.

Клоповиченко им бросил:

- Какой разахастый чаевич!

- А все же не вор, - так и вышипнул Грибиков, - те же, которые воры, учнут, тех и бить, - неизвестно что высказал он: говорить не умел; не умел даже связывать; только - разглядывать.

Дворник прикрикнул:

- Ну, ты, - человечищем будешь в сажень, а все - эханьки.

Клоповиченко схватился за лом:

- Промордованный час, промордованный день, промордованный быт наш рабочий; да что - пустопопову бороду брей!

Стальным ветром рвануло: леденица злая визжала; сугробы пустились враскрут от загривины белой сугроба взвилась порошица.

Прошел мимо Грибиков: рыжий Романыч отплюнулся:

- Тьфу ты, - чемырза ты, кольчатая, разбезногая ты животина, которая пресмыкается, - вошь тебя ешь: старый глист!

Быстро Грибиков скрылся: и охал чердашник:

- Как выйдет, - обнюхает все: черепиночку кажную он подбирает...

Прошел под воротами кто-то в медвежьей шубеночке: в снег провалиться рыжеющим ботиком; баба, цветуха малиновая, проходила; прошамкали саночки: цибики в розвальнях еле тащились - в угольную лавочку: и - морозяною гарью пахнуло; снега - не снега: морозарни!

Хрусти сколько хочешь!

9.

Профессор и Киерко сели за шахматы.

- Ну-те-ка?

- Черными?

Тут позвонили.

Явилася Дарьюшка, фыркая в руку:

- Пожалуйте, барин, - там видеть вас хочет: по делу, знать, - Грибиков... Киерко даже лицом побелел:

- Вот те на!

За профессором вышел и он в коридорчик: профессор сопел: на коричневом коврике, около двери, увидел он Грибикова, зажимавшего желтенький томик и томик коричневый; видывал лет уже двадцать в окно его; только теперь его видел - вплотную.

Одет был в старьишко; вблизи удивил старобабьим лицом; вид имел он старьевщика; был куролапый какой-то, с черватым лицом, в очень ветхих, исплатанных штаниках; глазки табачного цвета, бог весть почему - стервенели: носочек - черственек: роташка - полоска (съел губы): грудашка - черствинка: ну словом: весь - черствель: осмотр всего этого явно доказывал: все - оказалось на месте: а то все казалось - какой-то изъян существует: не то съеден нос (но - вот он), - не то - ухо (но - было!) иль - горло там медное (нет, настоящее!).

Видно в изгрызинах был он: да, - в старости души изгрызаны (но не у всех).

Он готовился что-то сказать престепенно: да вдруг - поперхнулся, закекал, затрясся, костлявым составом; и - точно напильником тоненьким выпилил с еле заметным, но злым клокотаньем.

Он поглядел.

- Взять в корне - гм-гм: чем могу услужить? - удивлялся профессор. И вот вислоухо просунулся Митя большой головою в переднюю - из коридора: был бледен; прыщи - кровянели; а челюсть - дрожала:

- Сейчас вот, - обславит; сейчас - досрамит.

Все ж последнюю дерзость хотел показать: прямо броситься в омут; и лгать: до потери сознанья; бравандил глазами.

Просунулся стек блеклых щек: Василиса Сергевна стояла: и - слушала. Киерко же треугольничек глазками вычертил: Грибиков, Митя, профессор.

Профессор стоял в этой желтени всей с крашеной рожей, собачьей какой-то: и жутил всем видом:

- Мои - в корне взять, - из моей библиотеки... Как к вам попали?

- Изволите видеть, - затем и пришел-с, что имел рассуждение... У букиниста, изволите видеть, их выкупил.

Тут Василиса Сергевна завякала издали:

- Мэ же ву ди, ке ла фам де шамбр, Дарьюшка!..

- Да не мешайте, - профессор бежал на нее, потрясая коричневым томиком (желтый он выронил).

Грибиков тоже бежал за профессором - зорким зрачишком; а Киерко с выблеском глаз подбежал, ударяя рукой по Грибикову; он другою рукою повернул очень грубо; и в спину подталкивал - к двери:

- А ну-те, оставьте-ка... Да, да, да: предоставьте-ка... Это я все объясню... А я ж знаю... Валите!..

А в ухо вшепнул:

- Да п 1000 омалкивайте, дружище, - о том, что вы знаете... Ну-те!.. За книги с лихвою получите...

Грибиковский зрачишко лупился на Киерко.

Сам он усилился высказать что-то; и вдруг, - как закекает старым, застуженным кашлем, схватяся рукой за грудашку; она сотрясалась, пока он выпихивался; и рукой гребанул; вдруг пошел - прямо в дверь (ну, - и ноги: совсем дерганоги).

Захлопнулась дверь.

Он тащился чрез улицу: с видом степенным и скопческим, думая:

- Что же случилось?

Совсем не умел, видно, связывать фактов: умел лишь глядеть.

Не дойдя до окошечек желтого домика, стал под воротами: но не прошел под воротами; по бородавке побил; поднес палец к глазам; посмотрел на него: и понюхал его; после этого он повернулся, решившись на что-то; опять потащился назад, через улицу: недоуменно глядел на профессорский дом.

...............

Между тем: в коридоре меж Киерко и Василисой Сергеевной происходили отчаянные препирательства; Киерке силилася Василиса Сергевна что-то свое передать:

- Это Дарьюшка книги таскает... Не знаете... Антецеденты бывали: таскала же сахар!

А Киерко неубедительно очень доказывал:

- Дарьюшка тут не при чем...

И признаться, совсем не сумел он оформить свой домысел, был же ведь умник.

- Не знаете, ну-те же: форточник ловко работает - что? А я ж знаю, что форточник: форточник, - он!.. - за подтяжку схватился рукой.

- А пропо: почему не унес он других вещей, - ценных?

- А может быть, - ну-те, - спугнули его; он же сцапнул два томика, да был таков! - зачастил по подтяжкам он пальцами.

"Форточник" - Митя - стоял и сопел, умоляюще глядя на Киерко, бросившего на него укоризненный взор.

Он покрылся испариной: ужас что вынес.

Профессор ходил пустобродом от Киерко к Мите, от Мити до Киерко; видно, он чем-то томился: пожухнул глазами, пожухнул всей крашеной рожею да горьковатое что-то осело в глазах.

Василисе Сергевне бросил он:

- Дарьюшка тут не при чем!

И, прислушиваясь к рассуждению Киерко, бегал глазами - двояшил глазами, он знал, - не два томика: томиков сорок пропало; не мог с ними форточник в форточку выскочить.