Великий страх в горах - Шарль Рамю

Клу спал на своем топчане один со своими камнями; все началось вскоре после того, как он улегся рядом с камнями, все началось, потому что животные не спали, не спали под скалой.

Вскоре после того, как Клу лег спать, стало слышно, что животные заволновались: звякнули колокольчики, те, что коровы носят на шее на широком кожаном ошейнике, — колокольчики из хорошей бронзы с выбитыми на них узорами. Было так, словно к стаду кто-то подошел: первая корова, встревоженная тем, что кто-то подходит, повернула голову — звякнул колокольчик; потом заволновалась вторая корова, а первый колокольчик звонит все быстрей, словно животное бросилось бежать. И вдруг там, под скалой, поднялся шум, как если бы кто-то поджег стог соломы, потому что все колокольчики разом зазвенели и рассыпались во все стороны, кругами разбежались по всему пастбищу, а воздух шумно двигался так, как бывает, когда встряхивают простынь, держа ее за четыре угла.

Но они лежали не двигаясь.

Они лежали: хозяин с племянником на одной кровати, Жозеф и Бартелеми — на другой, плотно завернувшись в одеяла, словно мертвые, только контуры человеческих тел под полосатыми одеялами. Отделившийся от других колокольчик двигался прямо на них, сначала частый стук, потом глухой и густой топот копыт по камням: животное галопом пробежало мимо самой двери хижины; но никто из них даже не шелохнулся.

Только Клу поднял голову:

— Эй! Эй, вы!

А потом:

— Кажется, дело дрянь!

Звенели тяжелые кованые бубенцы и мелкие колокольчики: хриплый кашляющий звон большого бубенца с одной стороны, а с другой — чистый звон колокольчика, словно два голоса в нотной записи; потом к нам побежала еще одна корова, но ее мелодия внезапно оборвалась, потому что животное, наверное, упало; ведь коровы не слишком-то ловкие, не очень проворные, у них очень тонкие копыта, широкие раздвоенные копыта.

— Вам что, совсем не интересно? — спросил Клу…

Мягкие копыта без подков….

— Эй! Хозяин!

Животные метались по пастбищу; звон колокольчиков несся со всех сторон, но говорил один Клу, все хотел узнать, пойдут ли они посмотреть, что там такое происходит:

— Эй! Хозяин, вы слышите? Так они все ноги себе переломают.

Он сел.

Жозеф тоже не шевелился. Несмотря на то, что он лежал спиной к Клу, он крепко закрыл глаза, словно пытаясь надежнее от него отгородиться, он накрыл голову одеялом, чтобы не слышать, но не слышать он не мог, потому что звуки разрывали темноту и пронизывали ее насквозь. Он почувствовал, как у него за спиной шевельнулся Бартелеми, засунув руку за ворот рубахи.

— Так они все ноги себе переломают… Эй! Хозяин, стадо… Или вам наплевать? А что скажут внизу?.. На вашем месте я не решился бы теперь туда спуститься… Во всяком случае, лично я спускаться не буду…

Трезвон прекратился, только местами время от времени еще звенели колокольчики. Ни одна корова не спала спокойно в эту ночь: едва они останавливались, как им снова приходилось бежать; едва они собирались отдохнуть, как их снова начинали гнать и преследовать.

— Я не буду спускаться. А вы идите, когда сможете, если, конечно, сможете…

Две коровы пустились в галоп; никто не знал, чем занимался Клу все это время, только было слышно, как он говорит; потом они услышали, как он взял свой мешок: должно быть, он сидел на кровати, полными горстями, как золотые монеты, зачерпывал из мешка камни и пропускал их между пальцами; и тогда раздавался звук, похожий на шорох дождя.

Когда не звенели колокольчики, они слышали шорох дождя и его голос:

— Они здесь! Можно идти, куда хочешь… Эй, вы!…

Тут коровы опять начали в панике топтаться на месте, словно утихнувший было ветер поднялся вновь и кружит прошлогоднюю листву, поднимает ее в воздух и несет в разные стороны, потом ненадолго стихает, и вот дует снова. Это была бесконечно долгая, но короткая ночь, ночь без времени, ночь без начала и ночь без конца, и они лежали, прижавшись друг к другу, лежали, не глядя друг на друга, пока на темной стене не проступило чуть посеревшее окно, серое окно, словно затянутое паутиной.

Должно быть, Клу закрыл свой мешок; Клу замолчал, может быть, заснул; — а для них ничего не изменилось, только время шло, и небо стало белым, словно его помазали известкой.

Казалось, стадо успокоилось; высоко в небе все шло, как всегда; там, казалось, никто не обратил внимания на то, что случилось здесь, внизу; небо изменило цвет, на вершины обелисков и зубцов уселась заря, заря уселась на вершины гор, как птица сначала садится на верхушку дерева, а потом начинает спускаться вниз, быстро перескакивая с жердочки на жердочку, с ветки на ветку.

Они так и не пошевелились; прошло еще какое-то время, а они все еще лежали в темноте. Потом заскрипел топчан Клу. Заскрипел топчан — несколько плохо сбитых сосновых досок на двух подпорках — топчан Клу; потом Клу сел, слышно было, как он надевает башмаки, зевает, покашливает, соскакивает на пол и, насвистывая, идет к двери.

Дверь хижины открылась, и они увидели, что на улице уже рассвело.

Тут услышали, как рассмеялся Клу, рассмеялся, когда на него упал первый луч солнца, перевалившийся через высокий горный хребет, как опускается рычаг весов с более тяжелой чашей. Клу стоял на свету; он посмотрел по сторонам и рассмеялся.

— Вот это да! Хорошо-то как!

Это горы показали нам, на что они способны.

Они снова залиты ярким светом и купаются в кристально чистом воздухе, словно говоря нам: «Вот видите… стоит нам захотеть…» Они облачились в дивные одежды, сотканные из прозрачного воздуха, не желая больше ничего скрывать, они показывали нам все свои расселины и ложбины, словно говоря: «Идите посмотреть…» Они звали нас, входили в хижину через открытую настежь дверь; тут раздался голос Клу:

— Одна, две, три… четыре… Эй, вы! Помогите мне считать…

А они, с головой завернувшись в одеяла и прижавшись друг к другу, продолжали лежать на двух кроватях; сначала они приоткрыли глаза, приоткрыли глаза под одеялом, увидели свет сквозь полуприподнятые веки, но они не хотят на него смотреть и не смотрят, а потом снова смотрят; они видят, что солнце встало, вошло в хижину; они не хотят смотреть на солнце, не смеют на него смотреть, но вынуждены… А Клу кричит:

— Эй, вы, помогите мне… Здесь никого нет! Его здесь нет… Честное слово, Его здесь нет.

Со второй попытки они широко открыли глаза, повернули голову, увидели дневной свет, увидели друг друга…

И сами смогли сосчитать, когда вышли. Пять, шесть, семь: они считали, считали; выбились из сил.

У скальных выступов, которых было много на пастбище: пять, шесть, семь, восемь коров: они продолжали считать.

Вот эта пытается встать на передние ноги и падает; а эта старается приподнять голову, вытягивая шею и раскрыв рот, из которого идет легкий белый пар.

От травы тоже начинает подниматься белый пар — из-за росы; — а они считали: и восемь, и десять, и двенадцать коров; а Клу снова засмеялся и сказал:

— Хороши дела?

Они не ответили, потому что у них не было слов, не было ни звуков в горле, ни мыслей в голове; они опустили руки, прижали ладони к бедрам и все смотрели и смотрели, а Клу не унимался:

— Придется снова браться за топор. Вам будет, чем заняться…

Тогда хозяин крикнул:

— Замолчите, вы!

Он подошел к Клу, сжав кулаки; но сдержался, вернее, что-то его удержало; он остановился, уронил руки…

И сказал остальным:

— Надо спешить.

В последнем горячечном приливе сил хозяин побежал за кнутом, и Жозеф побежал за кнутом.

Хозяин поднял кнут и щелкнул им над головой; Жозеф поднял свой кнут и щелкнул им над головой с криком: «Хо! Хо!», — они оба защелкали кнутами; а за ними Бартелеми, и племянник хозяина; одни заходили с одного конца пастбища, другие — с другого, шли так, чтобы собрать стадо.

Они ходили, ходили долго. Шагали быстро, кричали, щелкали кнутом. Они щелкали кнутом изо всех сил: теперь они были довольно далеко друг от друга и кричали изо всех сил и щелкали кнутом, чтобы не думать о своем одиночестве; под крутыми высокими склонами, под одним склоном и под другим. Жозеф шел вдоль правого склона: движение, свежий воздух и возбуждение пошли ему на пользу; вдруг он подумал: «Какой сегодня день?.. Суббота?.. Да, суббота… Они должны привезти провизию. Я получу письмо!..»

Он еще громче щелкал в воздухе кнутом, и от его веревочного кончика шел дымок: «Хо! Хо!..» Он кричал, сколько мог, и коровы бежали к нижней части пастбища и мало-помалу собирались там: «Я получу письмо…»

«Хо! Хо!» — кричат трое остальных, и их крик несется к Жозефу со всех сторон — из-за эха, — а он думает: «Я узнаю, как там она.»

Он был почти весел; по велению сердца. Он больше не торопился, потому что ему хотелось побыть одному (в противоположность тому, что он чувствовал раньше), по велению сердца. Он пропустил остальных вперед вместе с коровами, а сам шел сзади, обмотав кнут вокруг шеи. «Я получу от нее письмо… мы потерпим… Я напишу ей: потерпи. Просто надо уметь ждать… Если вы уверены, ведь правда? Если вы уверены друг в друге? Если знаете, что верны друг другу?..» По велению сердца.