Анаконда - Георгий Миронов

Трудно сказать, что в яростном здоровье и жажде жизни барона было наследственное, что шло от сознания. Он страстно хотел жить! Но жить не ветхим стариком, качающимся на ветру, а крепким, безупречно здоровым пожилым господином, который, при всех ограничениях диеты, при строгом образе жизни, может себе позволить и рюмку шнапса, и кружку пива, и крепкую крестьянскую девушку в постели, и даже спуск на горных лыжах в родном Шварцвальде.

Как удачно, что десять лет назад он встретил этого русского доктора! Собственно, русским доктора можно было назвать с определенными оговорками. Доктор был по национальности евреем, приехавшим в Вену из Кишинева, чтобы следовать дальше — на свою историческую родину, в Израиль. Но в Израиль он не поехал. Потому что пробился на прием к самому дорогому врачу-геронтологу Вены Иоганну Брунксу и предложил ему дьявольскую сделку: он будет получать из Кишинева, из Бухареста, из Ясс, везде у него остались налаженные связи, новорожденных младенцев. За сущие пустяки, если речь идет о деньгах. И уже тут, в Вене, в клинике герра Брункса, они наладят... обменные переливания крови — от младенцев богатым старикам.

Быстрое и стойкое омоложение он гарантировал. Первые опыты, проведенные им в Кишиневе в 1985 — 1987 годах, дали просто ошеломительные результаты.

Как он будет получать младенцев, это его проблемы. А проблема герра Брункса — добиться для него, Иона Чогряну, права на австрийское гражданство. Это, разумеется, в ближней перспективе. В дальнейшем — миллионное состояние.

— А как же историческая родина? — хитро прищурился герр Брункс.

— Какая, к чертям, историческая родина? Я чистокровный румын по национальности. Просто женился фиктивным браком на еврейке, чтобы покинуть СССР. Жидовочка поехала нищенствовать в Израиль, а я остался здесь, в Вене. Нищей кишиневской скрипачке не по пути с будущим венским миллионером.

Вот тогда фон Раумниц и встретил этого русского доктора, который оказался и не русским, и не евреем, а вовсе румыном. Но что ему за разница, какой национальности его спаситель?

Главное, что вот уже десять лет барон не старился. Его покинули не только мысли о близкой и неизбежной смерти, но и те болезни, которыми он страдал в зрелые годы. И даже в юности. Прошла одышка от долгого курения, пропал храп, перестала болеть поясница, не слышно стало неприятного хруста в правом колене, и даже рассосался шов от операции аппендицита, которую ему сделали в десятилетнем возрасте.

В палату вошел доктор Брункс.

— У нас проблемы, барон. Боюсь, следующий сеанс в среду придется отменить.

— Что случилось?

— Сгорела больница в Яссах, из которой мы получали товар.

— Проклятье! И что же, это был ваш единственный источник?

— Увы.

— Мы не можем этого допустить! Ведь я не один. В вашей клинике проходят курс омоложения десяток, наверное, самых уважаемых людей страны.

— Я все понимаю, но... Сгорели ведь не просто корпуса роддома, но и человеческий, так сказать, материал.

— Пусть ищут другой.

— Некому. В огне по трагической случайности погибли все врачи и медперсонал роддома. Взорвался баллон со сжиженным кислородом. Ужас!

— Ужас будет, если в следующую среду не будет сеанса! Дело не только в том, что мы перестанем вам платить огромные гонорары. Вы знаете, какое патриотическое движение в Европе я возглавляю. Неужели вы думаете, что ваша нерасторопность не будет нами наказана?

— Но что же делать, господин барон?

— Ищите другие клиники! В России голод, разруха, врачам и среднему медперсоналу месяцами не платят зарплату, среди чиновников их министерств здравоохранения масса людей коррумпированных. Словом, не мне вам объяснять, где искать новые источники человеческого материала. Ищите! Иначе...

— Я понял, барон. Найдем. Я сегодня же распоряжусь, чтобы наши люди в России и других бывших республиках СССР начали отбор материала.

— Не скупитесь. Деньги, любые, мы дадим!

Барон устало откинулся на подушку. Посмотрел на капельницу. Судя по метке, процесс шел к концу. За часовое обменное переливание крови вся его старая, насыщенная шлаками кровь ушла в младенца, а свежая, детская, вошла в него, весело пробежалась по всем жилочкам, взбодрив и дав ощущение полноты жизни.

— Ищите! — повторил он. — Вам теперь никто не позволит прекратить лечение, остановить процесс. Вы поняли меня? Ищите.

23 МАРТА 1997 Г. МОСКВА.

ЧЕРНЫЙ МАГ МАРТА УУСМЯГИ

Даже не подозревая о страшной смерти своей бывшей одноклассницы Виолетты Афанасьевой — они и в школе-то не особо дружили, Марта только и знала, что Виолетта работает в мужской парикмахерской на Абельмановской улице, недалеко от метро «Пролетарская», — Марта Уусмяги жила своей обычной, размеренной жизнью.

С утра она долго и сладко спала. Потом медленно, без аппетита, ела в постели. Завтрак «в койку», как говорил Модус, ей подавала приходящая прислуга. Завтрак был обильный: яичница с ветчиной, бутерброды — на белой булке, смазанной сливочным маслом, толсто и вальяжно поблескивала антрацитово- черная зернистая икра, пузырилась сочной краснотой икра лососевая, золотились под горчичным соусом тела двух стройных миног, а четыре толстенькие шпротинки переливались маслянистыми золотыми боками, без сожаления отдавая душистый сок пористой спинке большого куска булки. Все это Марта умяла в течение получаса, основательно накрошив вокруг себя. Крошки стали забираться даже под шелковый розовый пеньюар, противно щекоча и вызывая на нежной коже гусиные пупырышки.

Отодвинув поднос в сторону, лениво встала, отряхнула розовой ладошкой с крутого белоснежного бедра хлебные крошки, подошла к окну, отдернула плотную штору.

Денек выдался солнечный, красивый. И небо голубое, так и хочется сказать, «и птички поют». Но птички еще не пели. Однако ж резвились на подоконнике пара сизых голубей и три бандитски настроенных воробья. Оттепель! Как потеплеет, так они и берутся неизвестно откуда.

Погулять бы.

Но просто так гулять Марта отвыкла.

А дел вне квартиры у нее никаких не было.

Спала она до двенадцати, так что уж скоро и толстый Модус явится. Не стоит и одеваться.

А не принять ли душ? — шевельнулась в голове медленная, притаившаяся мысль. Но тут же была за ненадобностью отброшена. На фига? Все равно Модус приедет потный, пропахший заботами, застарелыми болезнями, табаком и кислой отрыжкой изо рта. Вот после него точно придется мыться. Иначе этот запах так с ней и останется на весь день. Удивительно, они с Витьком такие разные, а несет от них почти одинаково противно, подумала она, решив все же не мыться: дважды мыться в день, это уж, извините, слишком. Она помоется после Модуса, а после Витюши просто протрется одеколоном.

Внизу во дворе два молодых человека, по виду студента, долбили мартовский лед ломиками и приваренными к арматуре топорами. В дешевых джинсовых курточках, грубой кожи башмаках, они тем не менее не замерзали на утреннем морозце; от их разгоряченных тел шел пар, они перебрасывались какими-то шутливыми фразами и весело смеялись.

И Марте на минуту захотелось вот такой веселой, озорной жизни, с работой до испарины, со скучными лекциями, веселыми «капустниками» в студенческом театре, голодными перерывами между лекциями, потому что нет денег даже на пирожок, жадными поцелуями за шторами в лекционном зале институтской библиотеки, спортивным сексом со многими партнерами, дешевой косметикой, дешевым вином, дешевыми сигаретами, с украшениями из позолоченной бронзы с горным хрусталем вместо брильянтов...

Конечно, она понимала, что в молодость нельзя вернуться. Да и что греха таить, в нищую молодость не очень-то и хотелось возвращаться.

Она прямо так, в розово-голубом пеньюаре, прошла к трюмо, открыла шкатулку, стоявшую между коробочками, бутылочками, флаконами, раскрыла ее и залюбовалась лежавшей сверху золотой брошью. В центре был большой белый брильянт с мелкими брильянтиками вокруг, от него влево и вправо вели две такие милые золотые загогулинки, на концах которых, уже в меньших размерах, повторялась центральная композиция — брильянт средних размеров и мелкие брильянтики вокруг. Форма броши была старорежимной, консервативной, немодной. Такие, наверное, носили в конце прошлого, начале нынешнего века богатые дамы Москвы и Петербурга на балы, на приемы. Но в консерватизме формы была своя прелесть. Она и сейчас охотно приколола бы новую брошь к черному бархатному платью, которое неделю назад пошила у Мелиссы Франковны на Большой Бронной, в элитном ателье.

Ну, приколет она брошь, натянет на себя платье, сунет ноги в новые туфли, привезенные Модусом из Парижа, черно-зеленые, из крокодиловой кожи... И куда пойдет? Кто-нибудь спешит пригласить ее на бал? На худой конец в Большой зал Московской консерватории? Или в дорогой вечерний ресторан?