Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман - Сергей Филиппов (Серж Фил)

Хрена с два стали дослушивать меня до конца эти сексуально озабоченные молодчики! И откуда силы-то взялись? И палатка, и все остальные шмутки были распиханы по рюкзакам в мгновение ока! Ну точь-в-точь, как в фильме «Три плюс два». И так же, как в том фильме, я спросил их, впрягшихся в рюкзаки и готовых скакать галопом хоть к чёрту в зад:

– Всё собрали?

– Да всё, всё!

– Значит, всё?

– Ну хватит издеваться! – Андрюха притоптывал, как арабский скакун, вернее, как жеребец-производитель, которому намекнули на скорую работёнку. – Всё! Всё собрали!

– А инструменты? – ехидно и подленько заулыбался я.

– О-о-о-о, чёрт! – взвыл Андрюха и сбросил с себя рюкзак, который смачно чавкнул, упав в лужу.

Дело в том, что до инструментов было километр с хвостиком. Мы их оставили там, где закрепили не пройденный ход, как и делали неоднократно – в лесу воров нет, по крайней мер тех, кто ворует вещи.

И вдруг Андрюха засиял:

– А давай их оставим, всё равно возвращаться.

– Хорошо, – немного подумав, согласился я, – но если, по каким-либо причинам, нам возвращаться сюда не придётся, то за инструментами ты пойдёшь один. Ладно?

– Да пойдём, Андрей, сходим, – хлопнул Мишка по плечу своего единострадальца. – Лучше сейчас пару километров пробежать, чем потом сорок утаптывать.

Когда они ушли, я стал размышлять, как побыстрее доделать трудный ход, справедливо полагая, что, пройдя эти два километра и окончательно промокнув, казановы порядочно порастеряют свой сексуальный аппетит.

Эх, как я был молод и наивен!

– Вставай, а то примёрзнешь! – заорал Андрюха бодро и громогласно. – Вперёд, труба зовёт!

Я посмотрел на него грустно, осознав, что идти всё же придётся, но нашёл силы, чтобы пошутить:

– Это какая тебя зовёт труба? Уж не фаллопиева ли?

– Что это за труба такая? – посмотрел на меня Мишка в недоумении.

– А это ты у Тосечки спроси, – ответил я ему, с содроганием натягивая мокрый рюкзак.

– Если это что-то из истории, то навряд ли, она историю плохо знает.

Когда я от смеха упал, то рюкзак надавил мне на темечко, отчего лицо погрузилось в лужицу, и вместо хохота раздалось бодрое бульканье.

Рядом со мной булькал Андрюха.

А Мишка укоризненно начал головой:

– Эх, дети, дети! Вам бы только пошалить!

В ответ мы забулькали еще интенсивней.

XXXV

Если есть такой человек, которому нравится лежать в больнице, то пусть придёт в любое время суток и плюнет мне в рожу!

Так, примерно, я думал о больничном времяпровождении до того, как мы с Андрюхой попали в семигороднинскую больницу.

Если сказать, что мы здесь очутились случайно, то это значит оклеветать меня, хрупкую игрушку в лапах фортуны, но обелить Андрюху с Мишкой, которые и являются лапам (причём, не всегда чистыми) этой самой пресловутой фортуны. Пережди мы промозглую сырость у тлеющего костра и в текущей палатке, максимум, что мы получили бы – это сопливые носы и осипшие глотки, Но нет, где там! В некоторых же просто бурлят и выплёскивают через край природные инстинкты и разудалая бесшабашность! И вот он, закономерный итог незрелости ума: стёртые по задницу (ну, если честно, то просто до мяса!) ноги плюс сопливые носы и осипшие глотки, а моя правая нога к тому же насквозь пропорота гвоздём! Но главное: в больнице мы с Андрюхой вдвоём, Мишке хоть бы хны – он цел, сух и звонок! Если после этого кто-то скажет, что существует справедливость, то я ему не пожму руку даже в том случае, если он меня снимет с электрического стула за две миллисекунды до включения рубильника!

Отмахав двадцать километров мокрыми и промёрзшими, мы только дома увидели плоды своего героического перехода – стёртые в кровь ноги у меня и у Андрюхи. Но появление Любки и Тоси с сумкой еды и выпивона заставило позабыть нас о таких пустяках. А зря! Через два дня, пролетевших весело и бестолково, ножки наши опухли, загноились, а ночью, ближе к рассвету, мощные клыки боли впивались в них жадно и вожделенно, без устали кромсая и теребя свою добычу.

На третий день, когда алкоголь уже перестал глушить нашу зубастую мучительницу, к нам завалился наш сосед Биокрин. Его так прозвали за особое пристрастие к этой спиртосодержащей жидкости, предназначенной для протирания различных поверхностей. Но Биокрин с особым удовольствием, не могущем быть понятым человеку нормальному, ею полировал лишь поверхности пищевода да желудка. Увидев наши мерзкие нижние конечности, он побелел, схватил со стола бутылку вина, высосал её в семь секунд и заорал:

– Всё, конец! У вас же гангрена!

И тогда мы, полупьяные полудурки, струхнув, поплелись в больницу. По пути я где-то нашёл торчащий гвоздь и конечно же наступил на него (скорее всего, этот оголённый гвоздь был единственным в Семигородней).

В больнице работали нормальные люди и они попытались, что вполне понятно, отослать двух пьяных, грязных, небритых и нестриженных идиотов в место их изначального естественного появления, но, когда я сунул в нос медсестре свою ногу, истекающую кровью и грязью, она в сердцах плюнула:

– Идите в душ и отмокайте, да ещё попытайтесь отрезветь, или я вас выгоню к чёртовой матери!

Первый день мы кайфовали: кровати с чистым бельём, телевизор, медсестрички, постоянно желающие взглянуть на наши попки (но, увы, не для того, чтоб ими полюбоваться, а для всем известного садистского действа – прокалывания толстенной иглой и вливания какой-то плесени), и трёхразовое, хоть и скудное питание!

Я в своей палате (в одну нас с Андрюхой не пустили!) познакомился с Костей – здоровенным бугаём-флегматиком и втирал ему и остальным сопалатникам всякие бредни о наших героических буднях, о весёлой житухе, о прекрасном Ленинграде. И, если трудовые подвиги ни в ком интереса не вызывали, то Питер – это была та тема, развивая которую, я мог слышать жужжание мухи в столовой!

Андрюха в своей палате, кстати, занимался тем же. Но, в отличие от меня, упиравшего на достопримечательности города и его историю, мой друг разглагольствовал о своих лихих похождениях в бомонде Ленинграда, в частности, в его прекрасной половине.

Этими рассказами, а ещё вином и тушёнкой, которыми нас щедро снабжали Любка, Тоська и Мишка, мы заслужили всеобщее уважение.

Но разве бывает бочка мёда без черпачка дегтя? Что-то я не встречал!

Шесть утра. Глаза мои открываются сами собой, и я вижу то, что и должен видеть: чёрные, прямые волосы, обрамляющие полное личико, чёрные строгие глаза, пухлые, алые от природы, губы, красивая – просто огромная! – грудь и руки, беленькие, маленькие, но держащие большущий шприц и ватку, источающую аромат хорошего спирта. Это – Анечка, медсестричка, и она явно ко мне неравнодушна, потому что с утра до ночи колет и колет меня, никому не доверяя. Но есть, право, что-то магическое в её ладонях, которыми она нежно поглаживает мои ягодицы после каждого укола, и та боль, с которой пенициллин вливается в меня, разрывая мышечную ткань, становится всё терпимее и терпимее и, наконец, перерастает в приятное пощипывание. Тогда я, как бы невзначай, переворачиваюсь на спину, и взгляд Анечки наталкивается на другой орган моего тела. Она смущается, румянец молнией пробивает пухлые щёчки, а руки осторожно натягивают на меня одеяло. Потом Анечка поворачивается и, цокая каблучками туфелек, спешно выходит из палаты.

– Хорошая деваха, – слышу я голос Кости, – да только серьёзная, с такой просто так не погуляешь.

– А как?

– Только через ЗАГС. Так что, если ты что думаешь, то имей в виду!..

Через несколько дней приехал Литомин, а с ним инженер по технике безопасности. Долго они нас учили уму-разуму, строя из себя людей, с пелёнок ведущих истинно правильный образ жизни. Потом, приказав выздороветь к завтрашнему дню, оставили денег и уехали, довольные выполненным долгом!

– Это что за хмыри? – баском поинтересовался Боря, приятель, которого Андрюха завёл у себя в палате. Это был парень, как и Костя, внушительных габаритов, но зеркального нрава.

– Это начальник партии, – тоскливо ответил Андрюха, предвкушая возвращение в осеннюю слякотную тайгу.

– Парторг, что ли?

– Если бы! Это как в анекдоте, помнишь, Боря: пришёл поручик Ржевский и всё опошлил!

– Да, Андрэ, – вздохнул я, – точнее не скажешь!

XXXVI

– Да что же это за свинство такое! – бросил Андрюха на землю чайник, и тот обиженно звякнул. Следом за чайником полетела и наша боевая кастрюля и глухо стукнулась о корень сосны, явно пытаясь спародировать большой барабан.

Мы с Мишкой недоумённо переглянулись, но вопросов задавать не стали.

– Нету воды! – развёл руками Андрюха, нацепив на свою физию шутовскую улыбку. – Нету водички! Нету, нету, нету! Идиотизм какой-то! Целый день мы, как гиппопотамы, мочили свои задницы, я два раза чуть не утонул, а теперь нате, получите: не-е-е-е-ту водички! Нету, нету, нету!!!