Вологодские кружева. Авантюрно-жизнерадостный роман - Сергей Филиппов (Серж Фил)

Стало холодно и тоскливо.

– Что сидеть попусту, – решил я, – давайте хоть костёр запалим.

И мы стали на ощупь искать дрова.

Внезапно послышался плеск, и не просто плеск, это был звук, издаваемый вёслами, когда они входят или выходят из воды.

– Серёжа, ты здесь? – услышал я знакомый голосок.

– Катерина? Ты?!

– Я.

В песок с чмоканьем воткнулся нос плоскодонки, и из неё выпорхнула Катя.

– Невероятно! – я подошёл вплотную к девочке и попытался заглянуть ей в глаза, но темнота прочно держала их в заточении. – Как же ты нас услышала?

– А я и не слышала, – тихо сказала она. – Мне сон приснился, что ты сидишь один на берегу и плачешь, потому что не можешь переплыть реку и увидеть меня.

XXVIII

«… Спасибо тебе, что ты есть на свете! Не забывай. Таня». – Так заканчивалось послание моей бывшей возлюбленной, расставание с которой, слава Богу (и слава Екатерине!), прошло так непринуждённо.

«Щука» ушла в Вологду, увозя неплохих ребят и отличную девчонку, подарившую мне немало чудесных мгновений. Обратно «Щука» вернётся уже с другим экипажем.

А Таня, конечно, правильно сделала, что не осталась здесь, с нами, вкушать сласть и горечь приключений. Её приключения теперь будут совсем иными.

Ну и ладно!..

Нам пришлось переселиться к Коле, потому что вновь прибывшие щукари и слышать не хотели о том, чтобы кто-то посторонний находился в их драгоценном жилище. Ну и хрен-то с ними! Пусть плачут и рыдают, когда поймут, какие острые ощущения и умопомрачительные впечатления они потеряли, выгнав нас!

Колина семья уже вернулась, и о размещении нас в жилой части дома не было даже и намёка. Коля нам предложил чердак:

– А чо, тут нормально, сенцо свежее. Только это, пчёлы сюда залетают.

– Для чего? – не уяснил я.

– Так у меня ульи в саду, не приметили, что ль?

– Приметили, как же. Только зачем пчёлам на чердак лететь, если проживают они в саду?

– Так тут старые соты валяются, пчёлки и прилетают подкормиться. Но они смирные, – Коля улыбнулся и добавил, – если их не трогать.

Мы быстро и крепко заснули в уютной мягкой постели из душистого сена, вдыхая будоражащий аппетит медовый аромат. И сон мне поэтому снился добрый и сладкий: я сидел посредине огромного луга, вытканного невероятным цветочным узором, и большой деревянной ложкой лопал мёд из тазика, а вокруг меня, парами, летали пчёлки, выписывая в воздухе фигуры высшего пилотажа…

Продрав глаза, я обнаружил, что утро уже состарилось, а на чердаке никого, кроме меня, нет. Мне хотелось ещё поваляться, потянуться, но мою дремотную пелену сняло резкое жужжание, и перед самым носом я увидел пчелу, нагло уставившуюся на меня. Тут же, чуть поодаль, я заметил ещё одну мохнатую прелестницу, потом ещё и ещё, и ещё и понял, что пора вставать, вернее, уползать из этого жжжуткого места, потому что подниматься в полный рост я не решился, а счёл благоразумным покинуть чердак иначе – по-пластунски, благо хорошо освоил это занятие за время краткой солдатской службы после окончания военной кафедры техникума.

Выбравшись на улицу, я довольно расправил плечи и не спеша пошагал к реке, дабы совершить там утреннее омовение, но увидел впереди Вовочку, отчаянно махавшего мне руками и что-то кричавшего. Слов я не разобрал, но жесты нашего самого ценного члена бригады были настолько нелепы и резки, что я решил: что-то случилось. И тогда я побежал к Вовочке. Но успел сделать лишь пару шагов, как почувствовал, что в моих длинных волосах что-то резко загудело и защекотало мне затылок. Я машинально хлопнул ладонью по месту раздражения, и в то же мгновение голову пронзила адская боль! Я остановился, не понимая, что случилось, и мгновенно вся эта история повторилась ещё дважды, но теперь в районе темечка.

От боли в моих глазах стало сначала очень светло, будто в них направили зенитный прожектор, а потом потемнело, как в полночь на марсианском экваторе. Я обеими руками, будто в приступе горя, схватился за голову, но тут же, дважды, был пронзён неизвестным агрессором в зад и схватился руками уже за него. Так вот, держась ладонями за задницу, я помчался всё же к Вовочке, напоминая, вероятно, человека, объевшегося накануне неспелых яблок.

Вовочка же, видя, что я бегу к нему, скатился кубарем с высокого берега к воде и полез в нутро старой баржи, намертво пришвартованной к суше и являвшейся причалом для судов. Я, уже догадавшись, что со мной произошло, последовал примеру своего подчиненного.

Там, в чреве ржавой посудины, как библейские ионы в ките, находились остальные доблестные члены нашей бригады.

– Сколько? – морщась, спросил меня Андрюха.

– Сто девяносто четыре.

– Чего сто девяносто четыре?

– А чего сколько?

– Да ну тебя! Что ты прикидываешься! Сколько жал оставили эти твари в твоём организме?

Я ощупал голову и другое, более мягкое место:

– То ли пять, то ли шесть, фиг поймёшь.

– Повезло, – Мишка втягивал в себя голубой сигаретный дымок так часто, словно задался целью попасть в книгу Гиннеса.

– Ничего себе повезло! – покачал я головой, и в ней огромный колокол болезненными ударами проиграл какой-то траурный реквием.

Но оказалось, да, повезло, потому что меньше десяти укусов разгневанных мохнаток никто из моих сострадальцев не насчитал!

Особенно не повезло Мишке. Его лицо опухло, будто он беспробудно пил лет двадцать, а тело было сплошь в волдырях от этой навязчивой иглотерапии. Но он сам немного виноват. Когда пчёлы атаковали троицу моих друзей, все они, не сговариваясь, помчались к реке. Там Вовочка и Андрюха залезли в баржу, а Мишка почему-то скопировал страуса: он забежал по колени в воду и, согнувшись, сунул в неё голову. И все мохнатые труженицы цветочных плантаций лихо набросились на эту странную фигуру без головы, но с другим, более удобным объектом для поражения! Спрятавшиеся в барже ребята увидели пузыри, забурлившие в воде над тем местом, куда нырнула Мишкина голова, и поняли, что он там орёт. Но когда лицо всё же показалось на свет божий, оно шумов не издавало. И даже после того, как в него одномоментно впились несколько жужжащих камикадзе, никаких звуков не послышалось!

Андрюха выскочил из своего убежища и насильно затащил туда Мишку, уже потерявшего всякую связь с реальностью земной жизни.

Немного позже Вовочка осторожно вылез из баржи на разведку и, увидев меня, закричал, чтобы я шёл обратно, но я понял иначе.

Через час в дырявый бок баржи просунулась довольная Колина рожица:

– А вы чо тут, в прятки играете?

– Слышь, Колян, как там? – издала звук пухлая Мишкина физиономия. – Пчёлы улетели?

– Куда? – не понял Коля.

– К чёртовой бабушке!

– А-а, вас пчёлки побеспокоили? Так они всегда немного сердитые, когда я у них мёд забираю.

– А ты у них мёд забирал?

– Ага. Хотел вас свеженьким угостить. Пошли, мёд вку-у-у-у-сный!

– А самогоночка будет? – сдерживая злость, проскрипел зубами Мишка.

– Так если надо, конечно.

– Надо, ой, как надо! – покачивая головой, простонал Андрюха, – и, пожалуйста, Коля, только без меда!

XXIX

Солнышко хоть и стояло в зените, но в конце августа жары уже не было, и работа доставляла истинное удовлетворение. Правда, немного портило настроение одно обстоятельство: привязка и отвязка ходов. Практически все наши хода (за исключением одного, того самого, что проходил сквозь коровье общество) шли по одному берегу Сухоны, а реперы и сигналы находились на другом.

– Это Литомин специально нам сделал! – в который раз уже скрипел Андрюха, раздеваясь, чтобы плыть на другой берег.

Мишка раздевался молча.

Мы плавали на отвязку и привязку поочерёдно: я с Вовочкой, а Андрюха с Мишкой. Делали мы это как для страховки, так и для компании. Хорошо еще, что водичка была тёплая и погода не дождливая.

Проплыть метров триста-четыреста, толкая перед собой рейку, работа трудная, но смешная. Трудная, когда это делаешь сам, а смешная, естественно, когда на это взираешь с высокого берега и кидаешь поучительные реплики.

Ребята благополучно переправились, и вот уже Мишка поставил рейку на металлическую марку, вмурованную в бетонный столбик сигнала.

Я не спеша беру отсчёты и с тридцатикратным увеличением наблюдаю, как мои голые друзья, чуть подрагивая от долгого купания, отмахиваются от радостных комаров, неожиданно нашедших калорийную еду. Я нарочно не тороплюсь, потому что Андрюха поступает точно так же, когда выпадает наша очередь плавать.

– Правильно, правильно, Серёга, – злорадничает Вовочка, – подержи их подольше. В прошлый раз мы с тобой чуть не час торчали голышом на открытом берегу!

– Да, – поддержал я его, – нам тогда повезло!

Везение заключалось в появлении маленького теплоходика «Ласточка» в тот сам момент, когда мы, мокрые и абсолютно голые, торчали, как два придурка, с рейкой на пустынном берегу. На теплоходе народу было битком, и все пассажиры и пассажирки, конечно же, с любопытством уставились на нас. Вовочка, держащий перед собой вертикально стоящую рейку, нашёл за ней естественное укрытие для своего интимного места. Он прижался к этой расчерченной доске и стоял, улыбаясь наивно и добродушно. Я вначале спрятался за Вовочку и прижался к нему, но тут же понял, как мы будем смотреться со стороны, и что о нас подумают проплывающие путешественники. Тогда я плюнул на приличия и, выйдя из-за Вовочки, уставился на теплоход, а руки демонстративно убрал за спину.