В годы большевисткого подполья - Петр Михайлович Никифоров

— Ну, куда же мы, красотка, пойдем? — прогнусавил чиновник.

Я сразу понял, о чем договорился он с сестрой и каким путем она решила достать денег. Я подошел к ней и взял ее за руку.

— Пойдем, — сказал я решительно.

Сестра покорно пошла за мной. Я шел быстро. Она едва поспевала. Руки ее я не выпускал. Так мы молча вернулись домой.

— Зачем ты хотела это сделать? — спросил я.

— Петя, голубчик, ведь денег-то у нас нет… Он давно уже пристает ко мне. Денег обещал дать… Может, говорит, женюсь на тебе… Я и решила сегодня пойти к нему.

Она уткнулась лицом в подушку и горько заплакала.

«Надо поговорить с Потапычем, — подумал я. — Может, он уговорит хозяина принять меня снова на работу».

А как мне не хотелось возвращаться в сырой, холодный подвал!..

Но случай с сестрой подействовал на меня удручающе, и я готов был на любые условия, лишь бы работать.

Я пошел на завод Лаптева, заглянул в кочегарку к Степану. Тот встретил меня радостно.

— А, здравствуй, хлопчик! Как твои дела? Что-то осунулся ты, браток. Испил-таки из тебя кровушки Корней. Работу не нашел?

— Нет, дядя Степан, я пришел просить Михайла Потапыча: может, хозяин меня обратно примет. Я не буду бегать греться.

Степан горестно покачал головой:

— Эка, браток… Значит, плохи у тебя дела, коли ты на такое готов. Денег нет совсем?

— Нет, дядя Степан, ни копейки нет. И у сестры тоже нет.

Вошел Потапыч.

— А, юнец, явился! Что-то ты невесело глядишь?

— Голодует, вот и не весел, — зло бросил Степан.

— Голодует? Без работы, значит?

— Я пришел просить вас, Михайло Потапыч, поговорить с хозяином, может возьмет. Я буду теперь исправно…

— Нет. С хозяином я говорить не буду. Придумаем что-нибудь другое. Может, денег тебе надо?

— Ясно, что надо. О чем спрашиваешь? — сердито пробурчал Степан.

— Так вот что. Через три дня зайди ко мне. А пока вот тебе три рубля. На хлеб хватит. Не забудь! Через три дня!

— Как забыть? Зайду, — ответил я.

Потапыч ушел.

— Михайло теперь наладит, — сказал Степан. — Раз уж он взялся, доведет до конца. Вот тебе еще два рубля. Пока вам хватит. Ну, шпарь теперь домой!

Я пожал Степану руку. Когда вернулся домой и протянул сестре деньги, она радостно меня обняла. Как немного было нужно, чтобы наше настроение быстро изменилось: пять рублей и надежда, что я устроюсь на какую-то работу!..

Через три дня я пришел к Потапычу. Степан встретил меня весело. На сковороде шипело сало с колбасой.

— Ну-ка, присаживайся. Закуска готова.

Потапыч вошел в кочегарку, привычно вытирая руки ветошкой.

— Здорово, юнец! Ну, как твои настроения?

— Спасибо, Михайло Потапыч! С вашей поддержкой легче.

— Ничего. Все образуется, — он ласково похлопал меня по плечу. — Закусывай, а я сейчас вернусь.

Скоро он возвратился, неся письмо.

— Отнеси на телеграф. Знаешь, где это?

— Знаю.

— Там спросишь старшего надсмотрщика Леонида Андреевича Петрова. Письмо передай ему.

Я ждал, что он скажет что-нибудь насчет работы. Но он ушел из кочегарки, ничего не сказав. Я вопросительно посмотрел на Степана.

— Ну, иди. Отнеси письмо. Авось, что-нибудь получится.

Надсмотрщика Петрова я нашел в батарейной комнате, заставленной банками на высоких, до потолка, стеллажах. Петров прочитал письмо.

— Ну что ж, Михаил Потапович рекомендует… Попробуем поговорить с начальством. Ты подожди меня здесь.

Надсмотрщик ушел. У меня возникла радостная надежда. Я стал осматривать комнату. В банках что-то шипело. Пахло кислым. Жидкость в банках была зеленая. Временами слышалось потрескивание. На столе высились горки цинковых и медных пластинок. На полу стоял ящик с медным купоросом. Где-то под потолком жужжал вентилятор.

Скоро вернулся Петров. Он повел меня к начальнику.

За большим письменным столом сидел сухонький, небольшого роста чиновник. Он поднял на меня глаза и начал крутить кончик своей остренькой бородки.

— Как тебя зовут? — спросил он неожиданно густым басом.

— Петром.

— А фамилия?

— Никифоров.

— Петр Никифоров. Покажи паспорт.

Я вынул паспорт и подал начальнику. Он внимательно посмотрел на него и положил на стол.

— Хорошо! Леонид Андреевич, можно его принять. Полагаюсь на рекомендацию вашего знакомого механика. Ты, Петр Никифоров, жалованья будешь получать семнадцать рублей в месяц. Обязанности: топить печи, заправлять лампы и помогать господину надсмотрщику в батарейной. Звание твое будет— сторож. Завтра с утра — заступать на службу.

Обязанности, перечисленные начальником, моментально вылетели у меня из головы, как только мы вышли из кабинета. Осталось только одно: «жалованье — семнадцать рублей в месяц». Я с трудом сдерживал себя, чтобы не пуститься домой бегом. Так хотелось мне обрадовать сестру.

Переступив порог калитки нашего двора, я помчался стрелой и через три ступеньки вспрыгнул, на крыльцо, обнял сестру и начал кружиться с ней по комнате. Радости нашей не было конца. Шутка ли: семнадцать рублей в месяц! Мы мечтали. Рождались десятки планов. Сестру печалило только одно — что жить мне придется на телеграфе.

— Буду готовить и носить тебе туда обед, — решила она.

Обязанности мои на службе оказались более многочисленными, чем сказал начальник. С утра я таскал дрова для девятнадцати печей. Дрова были сырые, очень тяжелые. Носить их приходилось на второй этаж.

Впрочем, после сиденья в подвале у Лаптева эта работа показалась мне легкой. Наносив дров, я стал заправлять керосиновые лампы. Ламп было семьдесят две. Возня с ними показалась мне совсем нетрудным делом. Однако совершенно неожиданно возникли затруднения.

Керосин по лампам я разлил быстро. Но чистить ламповые стекла оказалось не так-то просто. Закоптевшие за ночь стекла никак не чистились. Тер я их с ожесточением ламповой щеткой, тряпками, но ничего не получалось. Стекла оставались тусклыми. Я промывал их водой, протирал золой, но от этого они делались еще тусклее.

Совсем плохо обстояло дело с обрезкой фитилей. Прямые фитили я кое-как подрезал: огонь получался хотя и косой, но без копоти. А вот с круглыми фитилями у меня положительно ничего не получалось. Сколько я их ни выравнивал — горят себе острым, как шило, язычком и коптят.

Несколько часов провозился я с лампами. Настало время печи топить. Возле печей я немного отдохнул. Стало темнеть. Я начал разносить лампы. Слышу— чиновники ругаются. «Плохо вычищены стекла! Неровно горит свет!» Больше всего я боялся, что скажет начальник. У него была лампа «молния» на высоком постаменте. Круглого ее фитиля я никак не мог ровно подрезать: огонь безнадежно косил.

— О, такой огонь никуда не годится! И стекло тусклое, — сразу же осудил мою работу начальник.

Он погасил лампу, взял кусок