Заклинатель - Фиона Хиггинс

Пин жался у входа в таверну, стараясь хотя бы немного согреться; под ногами у него валялась выброшенная кем-то листовка, какие во множестве гнили по грязным канавам.

Прожорное Чудище. То самое, о котором писал накануне Деодонат Змежаб; при одном воспоминании об этом человеке Пин презрительно сплюнул. А вот Заклинатель Костей — это должно быть интересно. В кармане у Пина лежало несколько мелких монет — все, что осталось после расплаты с Бертоном Флюсом. Только вот стоит ли тратить эти деньги именно здесь? Вдруг над Пином нависла мрачная тень, и решение было принято само собой. Тень принадлежала констеблю Коггли.

— Что ты тут вертишься, интересно знать? Что замышляешь? Уходи, нечего тебе здесь делать! — Он с любопытством вгляделся в лицо мальчика. — Постой, я тебя прежде видел?

— Вряд ли, — ответствовал Пин, съежившись и отступая на шаг.

— А вот и врешь, — возразил Коггли, взяв его рукой за подбородок и заставляя поднять повыше лицо. — Тебя зовут Пин Карпью. Я больше ни у кого не видел таких странных глаз. Что ты задумал, парень? Похулиганить решил?

— Нет. — Пин возмущенно вывернулся из рук констебля. Он толкнул тяжелую дверь таверны, и та нехотя подалась.

— Отца своего не видел? — крикнул ему в спину Коггли. — А то коли видел — так лучше скажи. Он по-прежнему в розыске.

— Знаю, — буркнул Пин. — Знаю. — И переступил порог.

Таверна «Ловкий пальчик» стояла на Мосту, на том самом месте, где до нее много столетий, сменяя друг друга, стояли другие таверны. Место было отличное — ровно посредине, то есть посетители, вне зависимости от того, из какой части города они приходили, чувствовали себя как дома. Ибо если жители северной части посещали противоположный берег с большой неохотой, то уж южане и подавно не имели большого желания отправляться на север. Как бы ни называлась таверна и кто бы ни был ее хозяином, кое-что оставалось здесь неизменным из века в век, а именно посетители. Говаривали, что коли вас занесло в Урбс-Умиду — загляните только в таверну «Ловкий пальчик», и перед вами во всей красе предстанет все, что этот город способен предложить: грязь, вонь да и сами добрые граждане Урбс-Умиды — грабители, жулики, плуты и лжецы, фальшивомонетчики и шарлатаны. Не важно, откуда они были родом — с северного или южного берега, — Бетти Пегготи со всеми обходилась одинаково. Разумеется, насколько позволяли их кошельки.

Пол таверны был усыпан опилками вперемешку с соломой и грязью и покрыт пятнами, подозрительно напоминавшими кровь. От шума можно было оглохнуть: люди пели, орали, визжали, смеялись. Воздух был полон запахов. Боже, что это были за запахи! Пину показалось, будто он погрузился в буйную какофонию ароматов, и он с жадностью набирал воздух в легкие. Радостная, возбужденная атмосфера таверны нахлынула на него в виде запахов, и он с удовольствием смаковал ее. Кто-то плел заговор — пахло страхом; кто-то бился об заклад — пахло азартом; а еще пахло радостью и весельем. Пин чувствовал каждую ноту: и кровь, и пот, и соленые слезы, и пиво, и рыбу, которой пропахла одежда портовых грузчиков, и особый, таинственный аромат далеких, неведомых стран — неизменный спутник моряков. Чувствовалась даже легкая нотка любви, но, заметьте, лишь легкая нотка, намек, — «Ловкий пальчик» нельзя было назвать самым подходящим местом для свиданий. Насладившись запахами, Пин обратился к мужчине, который стоял рядом, у входа.

— Я хочу посмотреть на Заклинателя Костей, — сказал он.

В ответ раздалось какое-то неопределенное не то мычание, не то хрюканье, и кривой шишковатый палец указал в дальний конец таверны, где виднелось несколько ступенек. На верхней, возле широко распахнутой двери, стоял человек. В Пине с новой силой разгорелось любопытство, и он подошел к человеку.

— Шесть пенсов, — сообщил тот. — И можно будет задать вопрос.

— Кому?

— Мадам де Коста.

— А-а… — понимающе кивнул Пин.

Он бросил взгляд сквозь открытую дверь: комната уже была полна народу.

— Ну все, гони монету! — нетерпеливо потребовал парень. — Ровно в восемь закрываем дверь и больше никого не пускаем.

Так Пин оказался у самой дальней стены в полутемной комнате, позади толпы зрителей. В комнате стоял приглушенный шум — шарканье, полушепот; мальчик прислушался, и до его чутких ушей донеслись обрывки чужих разговоров.

— Я слыхал, будто эта баба, Коста которая, будущее предсказывает.

— Ну, наверное, она и впрямь может знать, раз она уже того, преставилась.

— Эй, слышь, что скажу. Разрази меня гром, если вру. В общем, Молли, ну ты знаешь ее, через улицу жила, короче, спросила про своего бедолагу Фреда, ну того, который в Фодус свалился на днях.

— Да толкнули его, дело ясное. Она, говорят, и толкнула.

— Не в том дело. Короче, эта Коста, скелетон этот, сказала, будто Фред в полном счастье и ждет ее не дождется. Ну и вот, на другой день Молли преставилась — отправилась к своему Фреду.

— Да ну! В Фодус?

— А? Не, не в реку. В могилу.

— Что-то в последние дни народ так и падает в Фодус. Душегуб яблочный работает не покладая рук.

Пин протиснулся сквозь толпу и оказался перед деревянным помостом. На невысоком столе в паре футов от края помоста стоял низкий гроб. Грубо отесанный, небрежно оструганный, с плохо подогнанной крышкой. Пин с улыбкой подумал о том, что сказал бы по этому поводу мистер Гофридус. Он никогда бы не опустился до подобной халтуры. У дальнего края платформы была расставлена четырехстворчатая ширма, за которой мальчик заметил какую-то возню.

Внезапно толпа притихла. Из-за ширмы вышел человек, с головы до пят облаченный в подобие черной сутаны. Темный бархатный плащ, тяжелыми складками ниспадавший с его плеч, на груди был заколот серебряной брошью. Роскошная ткань, богато расшитая янтарными нитями, которые сплетались в узор из фруктов и виноградных лоз, при ходьбе колыхалась, и полы слегка разлетались в стороны, обнаруживая мерцающую алую подкладку. Ноги таинственного человека были обуты в парчовые сапоги на низком каблуке, которые то и дело показывались из-под полы балахона, со слегка заостренными, задранными кверху носами, украшенные золотыми кисточками. При каждом шаге кисточки мягко шуршали.

Лицо человека было почти полностью скрыто под широким черным капюшоном, который свисал на лоб, так что в его тени почти не было видно глаз. Брови были густые и с проседью, от бледной кожи шло какое-то неестественное свечение. Под носом красовались усы, тщательно набриолиненные и аккуратно уложенные двумя симметричными завитушками, с подбородка сбегала тонкой змеей седая борода. Рукава балахона были настолько длинны, что, когда человек опускал руки, из-под края едва виднелись самые кончики пальцев, а тонкие запястья выныривали, только когда он поднимал руки и вытягивал их вперед.