Чувства добрые - Ямиль Мустафиевич Мустафин

— Красную площадь видел. В метро катался…

— Так просто и катался? — удивились мы.

— Да, купил билет — и катайся хоть весь день…

— Вот это да-а-а… — враз сказали все, кто стоял рядом.

Новичок спокойно продолжал:

— В Третьяковке был…

— А что это такое?

Приходько усмехнулся, оттопырил нижнюю губу, точно собирался сплюнуть.

— Это картинная галерея. Там лучшие картины мира хранятся: Репина, Сурикова, Иванова…

Мы слушали разинув рты.

— В Большом театре был. Там даже в «Дон-Кихоте» настоящая лошадь на сцену выходит. Такая белая, красивая…

Желая что-то противопоставить рассказу Приходько и показать, что мы тоже живем не в деревне, а вполне нормальном городе, и не беда, что дома и тротуары деревянные и нет троллейбусов и трамваев, я с согласия ребят послал на уроке новичку записку: «А наш Тайшет скоро будет не меньше Москвы».

Приходько несколько раз прочитал записку, кисло заулыбался: «Никогда! Ты что, с Канатчиковой дачи?» — ответил он.

Первое слово нам было понятно. Но что значили слова: «Ты что, с Канатчиковой дачи?» — мы так и не узнали.

Мы были довольны, что новичок не согласился с нами и наконец-то нам было к чему придраться.

Не знаю, как мы поступили бы с Валеркой в тот день, если бы его не встретил после уроков у вешалки приземистый мужчина лет пятидесяти. Он был одет в белый дубленый полушубок, отороченный черной мерлушкой, новые валенки и серую шапку. Не могли в те годы предположить ни мы, ни, видно, этот человек, что в шестидесятых годах в таких дубленках будут щеголять модницы.

Голубые глаза незнакомца с любопытством оглядели нас и ласково заблестели. Он погладил по голове какого-то малыша, настырно пробиравшегося к вешалке.

— Валера, как отзанимался? — взяв портфель из рук новичка, спросил мужчина. — Школа понравилась?

— Ничего, — пожал Приходько плечами. — А какая школа, сами видите, — равнодушно отвечал Валерка, неторопливо застегивая пуговицы на кожаном пальто с каракулевым воротником. Пуговицы были смешные и необыкновенные — деревянные палочки в крапинку.

— А по-моему, школа неплохая, — возразил человек. — Ну что, поехали? — И он пропустил Валерку вперед себя.

Мы обрадовались, что этот чужой человек не поддержал Валерку.

Наша школа на самом деле была в то время лучшей в Тайшете. Это была первая кирпичная школа, двухэтажная, с паровым отоплением и теплым туалетом. К последнему атрибуту мы привыкали с трудом — стыдились входить туда. Даже в морозы мы долгое время бегали на улицу, пока завхоз не догадался заколотить уличный туалет толстенными горбылями.

Мы подождали, пока вышел этот странный дядя, а потом гурьбой повалили следом.

Недалеко от подъезда школы стоял игреневый жеребец, запряженный в легкую кошевку. На крутой шее лошади прядью лежала белая грива, хвост тоже был серебристый, а сам он темно-рыжий. Жеребец сердито долбил ногой землю, грыз столб, к которому был привязан. Снег в этом году выпал скудно, поэтому копыта жеребца швыряли шрапнели мерзлой земли.

— Чего балуешь? — спросил мужчина еще издали.

Жеребец перестал долбить землю и, гордо вскинув голову, заржал звонко, потом зафыркал капризно.

Валерка шел по-прежнему впереди мужчины, ни на кого не глядя. Он привычно отбросил с заднего сиденья медвежью доху и плюхнулся в кошевку. Подошел незнакомец, положил портфель возле Приходько, поправил доху. Мы стояли в стороне и, как в кино, смотрели за всем происходящим. Для нас все было в диковину: и жеребец-красавец, будто только что сошедший с картинки, и игрушечная кошевка с расписными боками и узенькими, как у детских санок, полозьями, и облучок, подшитый кожей, и этот странный дядя…

На следующий день новичок опять приехал в кошевке. Не успел он положить в парту портфель, как к нему подошел Женька Чириков и спросил:

— Ты пионер?

— Пионер, а что? — вызывающе ответил Валерка и пригладил, как всегда, хорошо уложенные, красивые волосы.

Чириков тоже провел ладонью по своей волнистой шевелюре.

— Раз пионер, так чего ездишь как барчук? — ел глазами Валерку Женька. — Так ездили только дети буржуев в гимназии. Неужели тебе не стыдно перед ребятами? Ты ж не калека!

— А тебя что, завидки берут? — упорствовал Приходько.

— «Завидки»? — удивился Женька. — Да я плевал на тебя и на твою кошевку!

Новичок покраснел до корней волос, замахнулся, но не ударил.

— Я не ударю, у тебя вон сколько заступников, — процедил Приходько. — Но и не прощу…

— Только тронь попробуй нашего Женьку! — пригрозил я. — Дело будешь иметь со мной. — И показал ему кулак.

С этого раза мальчишки нашего класса перестали замечать Валерку. Только девочки вели себя по отношению к нему кокетливо: говорили громко возле него о Москве, спорили о площадях и скверах столицы, которых никогда не видели, во время уроков старались записки передавать друг другу через Приходько, без нужды просили у него то ручку, то линейку…

На переменах мы уже не бегали по коридорам и не хвастались, что у нас учится настоящий москвич. Может быть, мы, как в первый день, и гордились бы Валеркой, что он один из всех нас ездит на лошади в школу и домой, если бы на следующий день Женька Чириков не назвал его барчуком. Мы, тринадцатилетние мальчики, с восторгом, без всякой зависти глядевшие в первый день в след снежному вихрю, за которым скрылся красавец жеребец, после Женькиных слов прониклись чувством стыда за другого.

Обожествленный нами Валерка был низложен Женькой до плюгавенького «буржуина». И любопытно то, что до Женькиных слов мы не заметили в поведении Валерки ничего такого, что оскорбляло бы всех нас.

Вскоре мы уже забыли стычку Чирикова с Приходько и ломали голову лишь над тем, как бы все-таки заставить Валерку поверить в нашу мечту.

И тогда мы решили сводить Приходько до станции Суетиха. Для этого надо было пройти километров двенадцать по старой, заброшенной железнодорожной насыпи, по которой ходили поезда еще до революции. Теперь это железнодорожное полотно густо зарастало летом медвежатником; пахучий запах цветов этого растения дурманил голову в жаркое время, и над ними всегда шумно кружились шмели, разодетые в черно-желтые бархатные куртки. Вдоль насыпи за десятки лет выросли огромные сосны, березы, осины, а местами целые заросли черемухи. Деревья эти своими вершинами образовали свод, и поэтому старая насыпь была похожа на тоннель и всегда была полна тайн для тайшетских ребят. Зимой здесь с воем носился ветер, заметая следы разного зверья, частенько унося с собой окровавленные перья. Мы редко бывали зимой на заброшенной людьми дороге, предпочитали уходить далеко в тайгу.

Когда мы уже до мелочей продумали