Цмцерон - Пьер Грималь

Когда встал вопрос об избрании новых консулов, против Цицерона выступили все. Можно, конечно, сказать, что это нетрудно было предвидеть, что Цицерон совершил политическую бестактность, пытаясь с помощью Октавиана спасти республику, или, точнее, покончить с Антонием и рассчитывая затем создать новый политический строй, в новой форме воспроизводящий старый. Между тем другого выхода не было. Цицерон делал ставку на молодого Октавиана в надежде, что он окажется «добрым гражданином». Но пропасть, разделявшая цезарианцев и помпеянцев, была слишком глубока, переустройство римского государства неизбежно, и Цицерон одной своей волей не мог остановить неудержимый ход событий. Установление монархии можно было отодвинуть во времени, его нельзя было избежать. Лепид перешел на сторону Антония 29 мая; восемью днями раньше он отправил Цицерону письмо, в котором уверял его в своей преданности. 30 мая он официально донес, что его солдаты отказываются сражаться против легионов Антония и вынуждают его вступить с Антонием в союз. Планк присутствовал при братании армий и описал то, что видел, в письме Цицерону от 6 июня из Куларона. Он просил подкреплений. С той же просьбой обратился к сенату Децим Брут. Еще несколько месяцев Планк и Поллион сохраняли верность республике. Они изменили в сентябре, когда Октавиан официально заключил союз с Антонием.

На протяжении лета шли переговоры между различными политическими группировками. Цицерон понимал, какое складывалось положение. Он обратился к Бруту, считая, что роль его в дальнейшем течении событий может стать решающей: Брут располагал войском на Востоке, а кроме того, мог в случае необходимости в любой момент вторгнуться в Италию. В середине июля Цицерон пишет Бруту о своих тревогах: внутренняя угроза нарастает, гибель Пансы серьезно ослабила силы, противостоящие» Антонию; юному Цезарю внушают, чтобы он решительно требовал присвоения себе консульского звания. Децим Брут не сумел воспользоваться плодами победы. Лепид колеблется, и у Антония есть время, чтобы перетянуть бывшего начальника Цезаревой конницы на свою сторону. Брут должен как можно скорей вмешаться в ход событий, и Кассию следует сделать то же: только они двое готовы до конца бороться за свободу, «сообразуясь более с собственным мужеством и величием души, чем с реальными обстоятельствами».

Давление на Октавиана оказывают «злоумышленные письма», как скорее выразительно, нежели внятно, пишет Цицерон. Вероятно, письма шлют цезарианцы, друзья Антония; они надеются, что будущий неслыханно молодой консул положит конец преследованию Антония и изменит политику государства. Цицерон уверен в том, что письма эти влияют на Октавиана, он прямо пишет, что юный Цезарь пока следует его советам, но вряд ли долго еще будет его слушать.

С тех дней, когда Цицерон рассчитывал на второй консулат совместно с Октавианом, положение, как видим, существенно изменилось. Сенат не поддержал предложение Цицерона, совершив политическую ошибку, которой немедленно воспользовались цезарианцы. Если бы Октавиан и Цицерон стали консулами, положение могло бы еще выправиться. Тщеславие юного Цезаря оказалось бы удовлетворенным, он, может быть, не стал бы тогда возлагать все надежды на государственный переворот. Нелепое упрямство сенаторов, их далеко не впервые вырвавшаяся наружу зависть к Цицерону заставили Октавиана искать поддержки у Антония, толкали к противозаконным действиям. В июле сенат постановил: консульские выборы состоятся в январе следующего года; решение откладывалось, вопрос лишался срочности самым нелепым, самым губительным образом. К тому же сенаторы не нашли ничего лучшего, как разрешить Октавиану официально домогаться претуры на предстоявших комициях (тогда как в самый острый момент они же присвоили ему звание претория, то есть официально согласились рассматривать его в качестве сенатора, уже прошедшего претуру!); затем, когда он обычным законным порядком получит эту магистратуру и исполнит на протяжении положенного срока обязанности, с ней связанные, он сможет ходатайствовать о консулате, но только по истечении законного срока между обеими магистратурами. Так что Октавиан мог надеяться стать консулом лишь на 39 год. Рассказывая о решениях сената, Дион Кассий (единственный наш источник в этом случае) упоминает еще об одной бестактности, совершенной чуть раньше или чуть позже — хронология здесь неясна: чтобы наградить солдат юного Цезаря за победу под Мутиной, сенаторы разделили их па разряды: некоторым полагались знаки отличия и денежное вознаграждение, другие не получили ничего. Расчет, говорит Дион Кассий, состоял в том, чтобы посеять в армии рознь и распри. На деле же недовольными оказались все, а армия еще теснее сплотилась вокруг молодого полководца, тем более что посланцы сената обратились к войскам через его голову. Подобные действия имели бы смысл в эпоху Пунических войн, теперь они были верхом бестактности.

В какой мере ответствен Цицерон за эти решения сената? Принимал ли он участие в их подготовке? Прямого ответа на вопрос в письмах нет. Можно предположить, что у него не было возможности выступить против них, но он, без сомнения, ясно понимал, к чему они приведут. В одном из писем Бруту он говорит, что республика стала игрушкой в руках тех, кто владеет армией. Все зависит от каприза солдат и от наглости полководца. Значит, сенат утратил всякий моральный авторитет. 15 июля Цицерон пишет Бруту: война возобновилась — в первую очередь из-за Лепида (несколькими днями раньше сенат объявил его тоже врагом римского народа). Конечно, есть армия юного Цезаря, «исполненная добрых намерений», в сложившейся ситуации она более или менее бесполезна. Более того, она занимает Цизальпинскую Галлию и тем создает дополнительную угрозу Риму; Бруту необходимо срочно возвратиться в Италию. Следовательно, у Цицерона не осталось никаких иллюзий относительно роли, которую в ближайшие месяцы будет играть Октавиан. Цицерон просит Брута не отпускать Марка в Рим, оставить его в своей армии — единственное достойное положение в надвигающейся войне. Вскоре, пишет он, все граждане Рима, достойные этого имени, соберутся под знаменами Брута. Кажется, трудно быть более проницательным. А между тем нас без конца уверяют, будто старый консулярий до самой смерти но мог разглядеть реальные очертания событий.

Конечные цели Цицерона не изменились: он как прежде стремится восстановить общественно-политическое равновесие в государстве. А этого можно достигнуть только в условиях мира. До сих пор он рассчитывал добиться своего с помощью вооруженных сил, что были сначала как бы частным порядком, а затем на законных основаниях отданы под командование юного Цезаря. Лепид изменил, армия Децима Брута, хотя теоретически сохраняет поддержку Планка и с еще меньшей вероятностью Поллиона, больше не внушает доверия — она малочисленна, командующий не отличается способностями; появление на театре военных действий Брута и Кассия стало жизненно необходимо. Рассчитывать на Октавиана больше не приходится, хотя, если бы Брут и Кассий не тянули так долго и были бы уже в Италии, юный Цезарь, может быть, вел бы себя иначе. Цицерон верит: республиканцы добьются победы, их полководцы, действуя во имя своего прошлого и своих убеждений, вернут сенату его права, распустят мятежные армии, сохранят народные собрания в их законных пределах, и жизнь государства возобновится в мире и достоинстве.