Пролог - Николай Яковлевич Олейник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разговор затянулся, никто не торопился уходить. Человек с «того света» — так в шутку назвал Владимира Галактионовича, кажется, Кропоткин — занимал всех, у каждого был к нему вопрос, каждый чем-либо интересовался, а гость действительно проявлял осведомленность во всех сферах общественной жизни, поражал оригинальностью суждений и взглядов.
— Какова цель вашей поездки на выставку в Чикаго, мистер Короленко? — спросила Элеонора. — Думаю, это не развлекательное путешествие?
— О нет! — горячо ответил Короленко. — На такую роскошь я не решился бы. В Америке и в Канаде немало наших с Сергеем Михайловичем земляков. Они едут туда, обманутые вербовщиками, обещающими земной рай. Едут, как рабы в средневековые времена, и не возвращаются оттуда. Я хочу посмотреть на этот рай, раскрыть на него глаза своему народу.
— Я их встречал, — добавил Степняк. — Более жалкое явление трудно себе представить. Люди едут полные надежд, оставляют домашние очаги, родных, часто распродают все, только бы уехать, а попадают в ад. Их перевозят в полутемных, грязных, зловонных трюмах, кормят разной гнилью и не оказывают никакой врачебной помощи, потому что, видите ли, у них нет денег... Это действительно страшно, и если вы, Владимир Галактионович, расскажете об этом, покажете нутро этого призрачного рая, превеликое скажут вам спасибо. Истинно — счастье на родной земле, его надо добывать в борьбе, а не искать на чужбине, за океаном.
— Спасибо; Сергей Михайлович, на добром слове, — ответил Короленко. — О своих впечатлениях сообщу вам непременно.
...Через несколько дней Степняк проводил гостя на пароход.
— Прощаюсь с вами, как с родным, — говорил Короленко. — Повеяло от вас родною стороной. Спасибо.
— Спасибо и вам, друг мой, — обнял Степняк Владимира Галактионовича. — Вы наша гордость. Да, да, не возражайте. Я видел многих людей, но вы пришлись мне по душе больше всех. Счастливой вам дороги!
Расцеловались трижды, по-братски.
— Увидимся ли снова? — проговорил Короленко. — Такая жизнь сейчас...
— Увидимся! — убежденно сказал Степняк. — Вернетесь домой, привет передавайте друзьям-землякам. До свидания!
XXIX
Энгельс возвратился из Цюриха крайне утомленным. Хотя он и не выказывал этого, с оживлением говорил о работе конгресса, о встречах с многочисленными друзьями, поездке в Германию, однако паузы, которые делал во время разговора, выдавали его недомогание.
Чувствительный удар — и этого Энгельс не скрывал — нанесла ему смерть Шорлеммера, врача и близкого друга, случившаяся накануне в Манчестере.
Фанни Марковна часто бывала на Риджентс‑парк род и каждый раз, возвращаясь, негодовала, возмущалась поведением Луизы Каутской, бывшей жены немецкого социал-демократа Карла Каутского, переехавшей в Лондон и согласившейся быть секретарем и экономкой у Фридриха Энгельса. Вместо того чтобы ухаживать за больным, говорила Фанни, она хлопочет о своих личных делах, часами не заходит к больному, а теперь вдруг надумала менять квартиру.
— Он там каждый уголок знает, — говорила возбужденно Фанни, — любую вещь на ощупь найдет, а она оттуда его вытаскивает. Мало того — замуж собирается выходить, будто бы за врача Фрейбергера.
— Ну, это уж ее дело, — резонно говорил Сергей.
Вскоре приехала высланная из Франции, где она проживала в последние годы, Засулич, и женщины зачастили к Энгельсу вдвоем.
Вера Ивановна чувствовала себя плохо, таяла неизвестно от чего. В Лондоне надеялась получить квалифицированную консультацию, подлечиться и, кроме того, поработать в библиотеке.
Степняк был рад приезду давнего друга, познакомил ее со своими английскими друзьями, приглашал к сотрудничеству.
Как-то возвращались из библиотеки, и он снова затронул вопрос о сотрудничестве. Засулич сказала:
— Сотрудничать с вами, Сергей Михайлович, — значит соглашаться с вашими взглядами. А я этого не могу. Где-то, на какой-то тропке, мы разошлись.
— И как далеко, — спокойно спросил Степняк, — разошлись наши дороги?
— Если бы далеко, мы бы с вами сейчас не вели этого разговора.
— Да, пожалуй.
— Пора вам, Сергей Михайлович, полностью переходить в нашу веру.
— Какую именно веру вы имеете в виду?
— Социал-демократическую. А то вы как-то... — Засулич запнулась и замолчала, не закончив мысли.
— Я слушаю, говорите, — попросил Сергей Михайлович.
— Что ж говорить! — вздохнула Вера Ивановна. — Хвалили вы меня, дифирамбы мне пели, называли героиней и так далее, а я, неблагодарная, говорю вам неприятности. Извините, Сергей Михайлович, сами напросились.
— А я не слезливая дама, Вера Ивановна. Что же касается нашей партийности, то она у нас, можно сказать, одна. Одни у нас проблемы. Может быть, решаем мы их кое в чем по-разному, однако это не такая уж беда. — Он помолчал немного и добавил: — Вообще же, правду говоря... не отрицаю вашего пути, в вашей работе много полезного, верного... Может статься, что и сойдутся наши дороги, и приму, как вы говорите, вашу веру. Чего не бывает. Но приду я к этому своей собственной дорогой. И не с пустыми руками.
— Вот такое заявление одобряю, — ответила Засулич. — Только не медлите, Сергей Михайлович. Вы нам дороги, иметь вас в своих рядах мы всегда рады. И я, и Плеханов, и Аксельрод.
— Часто перебираете мои косточки? — полушутя спросил Степняк. — Говорите откровенно.
— Часто. Только не перебираем, а вспоминаем, помним как одного из своих друзей, попутчиков, который отстал в дороге, застрял где-то в колючем терновнике.
— Спасибо... Вера. Вы хорошо сказали, образно. Только не застрял я, нет. Пока вы, оказавшиеся впереди, осматриваетесь, намечаете себе дальнейший маршрут, я ломаю этот терновник, не переводя дыхания, расчищаю дорогу.
— Интересно, — оживилась Засулич, — что сказал бы на это Жорж?
— Его сказ известен. И мне, и вам. Плеханов слишком категоричен. Возможно, это и есть то, что нас разъединяет, не дает возможности сойтись.
— Напрасно вы, Сергей, Георгий Валентинович о вас очень высокого мнения, — возразила Вера Ивановна. — Кстати, что у вас за размолвка с Энгельсом?
— Кто вам сказал? — резко спросил
