Пролог - Николай Яковлевич Олейник

XXVIII

Спустя несколько дней, в ответ на письмо по поводу незамедлительной поездки представителя эмиграции в САСШ, пришло письмо от Гаррисона. Френсис писал о сложности атмосферы, создавшейся вокруг договора двух правительств, сомневался в успехе миссии посланца и сообщал, что движение за отмену трактата они, американцы, должны начать сами, из чувства собственного достоинства. Он же извещал, что Кеннана свалил приступ малярии и он фактически не способен что-либо делать, хотя и пытается, поддерживает их усилия.

— Пусть будет так, — решил Сергей Михайлович. — А протест мы все же направим.

Лето. Многие друзья разъехались. Поехали в Швейцарию Войничи — Михаил и Лилли, соединившие свои судьбы более полугода назад. Что ж, молодым — молодое, жизнь не стоит на месте, не ждет. Кто знает, правильно ли делали они, пропагаторы, отрекаясь от всего личного, исповедуя чуть ли не аскетизм. Сколько товарищей ушло из жизни, так и не оставив своего потомства.

Степняк все чаще ловил себя на этой мысли. Откуда они? Почему?.. Почему в ежедневные его хлопоты врываются детский смех, шум... взгляд чьих-то черных, как ягоды терновника, глаз?.. Почему в душе он тайно завидует Кропоткину, когда тот приходит с дочерью Сашей?.. Даже Волховскому — с тех пор, как к нему приехала переправленная друзьями из России дочь Веруня... Старость? Закон природы? Возможно, возможно...

Видимо, никому не дано познать до конца законы жизни. Можно изменять ее в какой-то мере, совершенствовать, открывать логические законы общественного развития, однако всегда оставались и остаются в жизни сферы, не подвластные человеку, не поддающиеся его влиянию. Сегодня «высший» угнетает «низшего», тиран силой утверждает свои порядки, уничтожая с этой целью сотни неугодных...

Степняк посмеивался над собственной сентиментальностью. «Отдохнуть бы, — приходил он в минуты подобных размышлений к одному и тому же выводу. — Может быть, стоит поехать на конгресс?.. Впрочем, там и без меня хватит ораторов». Каждому свое. Он рад своей «Подпольной России», «Карьере нигилиста»... Рад, что со страниц его книг пошли в большую жизнь Перовская, Желябов, Осинский, Лизогуб... Что он своим творчеством заклеймил самовластье, кривду и раболепство...

Вчерне закончен «Домик на Волге» — повесть, которую, в отличие от других, написал по-русски. Немцы спорят за право перевода «Нигилиста». Хезба Стреттон, известная романистка, предложила вместе писать о штундистах, ее возмущает гонение на этих людей в России... Наморочился он с ними еще во времена хождения в народ! Своеобразные люди! Фантастические... И он уже пишет о них. Понадобится ему соавтор или нет, будет видно позднее... Драгоманов, спасибо ему, помогает советами, консультациями, письмами...

Это будет история, трагическая история молодого украинского парня Павла Руденко, вовлеченного в секту, фанатично преданного ей.

Роман, по сути, уже готов, пишется по ночам. Ночами сюда, на окраину далекого Лондона, прилетают полынные ветры с Украины, приносят с собою запахи земли, тихий говор людей, поскрипывания крестьянских возов, журавлей над колодцами. В эти часы Сергею слышатся шум толпы, жандармская ругань, свист плетей и звон кандалов...

Он напишет эту книгу. Будут ли два автора или один — какое это имеет значение?

Главное — раскрыть еще одну страницу зловещей истории царизма... Итак — прочь усталость! Прочь сантименты! Работа, работа, работа...

Приехал Короленко. Сколько до сих пор было о нем разговоров, сколько они потрудились над переводами его произведении — и вот... Без предупреждения — тихо, спокойно, словно он давно знает этих людей, этот дом...

По случаю приезда гостя пришли Эвелинг, Кропоткин, Бернс, Чайковский, Пиз, Шоу, Волховский, Моррис, Безант и еще и еще — давно не собиралось такое общество.

Из новых знакомых — в последнее время число их возросло — пришел Максим Ковалевский. Могучий, с крупными чертами лица, он напоминал Степняку Бакунина. Уволенный несколько лет назад из Московского университета за прогрессивные взгляды, Максим Максимович читал историю в ряде учебных заведений Европы и Америки. Был знаком с Марксом, который ценил его труды, дружил с Энгельсом.

— Не беспокойтесь, мистер Степняк, — послышался голос Бернарда Шоу, — гости народ находчивый, они себе место обеспечат. — Эти слова он произнес, сидя на подоконнике, закрыв собою весь просвет окна и окидывая лукавым взглядом комнату.

— Вы, мистер Шоу, — таким же невозмутимо шутливым тоном отвечала ему Анни Безант, — половину своего роста могли бы оставить и во дворе.

— Какую именно — вот в чем проблема, — не унимался Шоу. — Между прочим, миссис Безант, чтобы выступать перед аудиторией, не обязательно находиться в аудитории — у вас прекрасный голос.

Шутки, смех, веселье.

Короленко рассказывал многим хорошо знакомую, впечатляющую историю своей жизни. Учеба, увлечение народничеством, арест и ссылка, тайный надзор...

Сергей Михайлович смотрел на крепкую фигуру гостя, любовался мужественным его обликом, пытливым и будто немного удивленным взглядом и чувствовал, как в сердце вселяется гордость, как наполняется оно трепетным желанием низко поклониться ему в знак благодарности за поддержку, единомыслие, за все сделанное им во имя людей.

Владимир Галактионович говорит кратко, немногословно, что вызвало замечание Эвелинга.

— В своих произведениях вы намного красноречивее, мистер Короленко, — сказал он.

— В них не нужно рассказывать о себе, — извинялся Короленко.

— А мы здесь попотели над вашим «Слепым музыкантом», пока наконец удалось его перевести, — добавил Эвелинг.

— Благодарю сердечно, мне писали об этом, — ответил Короленко.

— Мистер Короленко, — вмешался в разговор Бернс, — вы сидели в тюрьме, были в ссылке — не приходило ли к вам чувство раскаяния?

Гость прищурил глаза, в его голосе почувствовалась легкая досада.

— Раскаяние — нет, юный друг, — сказал он сухо. — Если и задумывался над своей судьбой, то сожалел лишь, что мизерно мало успел сделать. Не считаю себя революционером, каковым является, к примеру, наш друг Степняк, — каторжане рассказывают о вас легенды, Сергей Михайлович, — да, но если бы мне пришлось начинать свою жизнь заново, я начал бы ее совершенно иначе.

— Как именно? — не унимался Бернс.

— С учетом упущенного.

— Браво! — захлопала в ладоши Безант. — Эти нигилисты, господа, одержимые все до одного.

— Припекло бы миссис Безант, стали бы и вы одержимой, — сказал Кропоткин.

— Ах, мистер Кропоткин, — укоризненно молвила Безант, — всегда вы...

—