Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Почитай мне, — внезапно попросил он, приподнимаясь на локте и запивая свою необычную просьбу новой порцией кофе с ромом. — Что-нибудь из твоей книги. Как тогда, в школе, помнишь? Ты каждый вечер что-то читала мне.

От удивления я не сразу нашлась, что ответить, лишь растерянно смотрела на него, не веря своим ушам.

— Это алкоголь играет с тобой злую шутку, Марк Казарин? Или, наоборот, со мной? Мне ведь показалось, что ты попросил почитать тебе. Что-то из моего романа, который полон всего того, что ты так не любишь — странных поступков, идиотских выходок и прочих неупорядоченных вещей, которых нет и не было в твоем мире.

Марк тихо рассмеялся, но хмельная расслабленность в его глазах незаметно растаяла, и на смену ей пришло обычное цепкое выражение.

— Шутка засчитана, Алеша. Даже, несмотря на то, что в ней слишком много сарказма. Но я понимаю тебя — мы почти год вместе в нашей новой… — он сделал красноречивую паузу, — жизни. И за это время я всего раз заговорил о твоей книге, зная, как она важна для тебя.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- И при этом назвал ее дурацким артхаусом.

— Да, именно.

— Даже не читая.

— Совершенно верно. Даже не читая. А сейчас я просто хочу разобраться. Я знаю тебя настоящую лучше всех. Но совсем не знаю, какая ты в этом романе. Сначала и не хотел знать, говорю честно. Мне казалось, что все это игра в маски, принятая в вашей среде. И вы прячетесь за своими книгами то ли от себя, то ли от реальной жизни. Играете, как в театре. Но теперь я понимаю, что это — еще одна часть тебя, которую я упустил. Та часть, которая появилась без меня, и влияние которой я недооценил с самого начала.

— Ты мог бы сам взять и прочесть… — растерянно пробормотала я, по-прежнему слабо веря в происходящее. — Роман все время был здесь, и это не секрет, ты же знаешь…

— Нет, это все не то. Я хочу, чтобы ты прочитала мне то, что считаешь важным. Может, тогда я смогу понять, чем тебя так держит это… творчество. Ты должна сделать так, чтобы я понял, Алеша.

Чувствуя, что у меня нет сил бороться с властью его пристального взгляда, я встала, подошла к прикроватной тумбочке и достала из ящика первый экземпляр романа, когда-то присланный на согласование. Послушно открыв книгу на первой попавшейся странице и странно смущаясь от происходящего, я начала читать строки, которые когда-то помнила наизусть. Теперь же они звучали как слова давно забытого друга, и странное чувство неверия в то, что этот текст является моим, не проходило до того самого момента, когда я закончила читать.

Только закрыв книгу, я поняла, что увлеклась и сходу выдала Марку несколько больших глав, а он все это время слушал внимательно, не перебивая и не вынося никаких суждений. По его лицу трудно было догадаться, какие чувства вызвали в нем эти отрывки, но уже в следующее мгновение он озвучил свою оценку:

— Ты совсем не похожа на себя в этом романе. Я бы никогда не подумал, что в тебе столько… — на секунду он задумался, — жесткости. И отчаяния.

— Может, в этом и весь секрет, Марк, — я снова уставилась на ровные строчки букв, нервно комкая бумажные листы. — Когда ты пишешь, эти слова… эти мысли… Они идут не из сознания, не из головы. Кажется, что кто-то другой нашептывает их, с обратной стороны тебя. Оттуда, куда никого не пускаешь, и даже сама боишься заглядывать. А когда начинаешь работать, писать — будто освобождаешься, отрываешь двери, выпускаешь все это… Иногда смешное, иногда страшное. Иначе оно сломает и разрушит тебя изнутри… Я глупости говорю, да?

— Нет, не глупости. Я никогда не считал это глупостью, Алеша. Да, я злился, ревновал тебя к твоей белой комнате. Но и ты никогда ничего мне не объясняла. Все что я могу вспомнить, это твое любимое: «Я такой человек, Марк». И все. Как думаешь, этого достаточно, чтобы попытаться понять?

— К белой комнате? — улыбнулась я, вспоминая наши детские разговоры.

— К белой комнате с окном в потолке, на чердаке нашего дома. Ты собиралась убегать туда от всех, даже от меня, и лежа на полу…

— Смотреть, как плывут в небе облака… — мы вместе закончили фразу, и я не смогла удержаться от ностальгического вздоха. — Марк, я плохо умею объяснять самое главное. Мне кажется, ты просто должен почувствовать, что для меня это важно. Что я не вру. Это действительно очень трудно выразить. Ты либо веришь мне, либо нет.

— Ты требуешь невозможного, Алеша. Я самым убедительным словам не всегда верю, а уж неясным намекам — и подавно. Но в твоем случае… — добавил он после небольшой паузы, вкрадчиво забирая книгу из моих рук и откладывая ее, будто пытаясь изолировать из нашего с ним круга, — действительно, проще поверить. Только я по-прежнему не могу понять, что мешает тебе жить со мной, в моем доме и быть счастливой? Творчество — это и есть твоя белая комната, я обеспечу ее тебе. Сможешь убегать, когда захочешь и обязательно возвращаться. Но ты должна быть рядом, постоянно. Зачем ты держишься за то, что у тебя есть сейчас? Эта толпа твоих странных друзей… Почему тебе никогда не хотелось сбежать от них, только от меня?

На какое-то мгновение он обезоружил меня этим обманчивым в своей простоте вопросом. Растерянно глядя в глаза Марка, я все ожидала, когда же в них проступит знакомая категоричность и зазвучат привычные ультиматумы, вроде тех, из-за которых мы в прошлом так яростно ссорились. Но время шло, и он молча ждал мой ответ, не делая попыток подтолкнуть к какому-либо заключению или выводу.

Неизвестно, было ли дело в сильнейшей усталости, сгладившей его упрямую непреклонность или в волшебном действии кофе с ромом, но сейчас он на самом деле спрашивал, а не давил на меня готовыми решениями. И я понимала, что должна дать максимально убедительные ответы, не позволить зародиться мысли, что он зря теряет время. Ведь если Марк решит, что подобные расспросы — занятие пустое и бесполезное, мне придется ох как несладко.

— Я и от них сбегу скоро, — так и не найдя внятного объяснения, по привычке отшутилась я. — Как только пойму, о чем писать второй роман. Тут же сбегу, закрою двери на замок и быстро прекращу все эти праздные шатания. Но сейчас они нужны мне — самые разные люди и самые разные впечатления, понимаешь? Чем больше, тем лучше, потому что на пустом месте… Ну какую идею я могу придумать на пустом месте, Марк? Разве что о лютиках и ромашках писать, как раньше. Никому ненужную идеалистическую чепуху, красивые слова без настоящего смысла.

— Вот как, о лютиках и ромашках? — в красноречивом недоумении он приподнял бровь. — С каких пор ты стала таким непримиримым борцом, Алеша? Раньше тебя устраивали твои мечты и идеалы, пусть оторванные от жизни, но кто сказал, что они были хуже? Мне нравились твои старые рассказы и сказки. Они были смешные или грустные, но когда ты читала мне их, я чувствовал себя легко. Я забывал о проблемах. Чего не могу сказать о твоей книге сейчас. Да, в ней все сурово и правдиво, но ты бьешь этой правдой как молотом, наотмашь. Все твое творчество — сплошное сражение. С кем и ради кого ты воюешь? Не забывай, битвы за светлые идеалы чаще всего заканчивались плохо для их предводителей. Толпа, ради которой они старались, просто распинала их.

С каждым его новым словом мне становилось все тяжелее возражать. Мало того, я вдруг почувствовала, что почти готова согласиться.

Ну, кто сказал, что я должна и дальше тащить этот тяжелый камень? Ведь так здорово было в беззаботном детстве, когда можно было писать и жить, легко и беспечно. Да только повернуть время вспять я не могла. Как и забыть прожитое, снова превратиться в наивную девочку. Я не хотела возвращаться к розовым очкам. Ведь мне не раз пришлось убедиться, что любая правда лучше, чем самая сладкая иллюзия.

— Я не могу больше писать так, как раньше, Марк. Потому что я уже не девочка, которая развлекается придумыванием смешных историй. Я писатель, а долг писателя не молчать о том, о что наболело, о том, что…