Королевский дуб - Энн Риверс Сиддонс

Постепенно шум из-за моей неуклюжести как будто упорядочился и со временем уменьшился, тяжело работающее сердце нашло свой ритм, и живая тишина болота Биг Сильвер заполнила мои уши и проскользнула в мозг, тишина, полная жизни, которая, казалось, усиливалась вокруг меня, не нарушаемая ночными звуками. Я услышала тысячи шорохов, всплесков, щелканий, свистов, писков, кваканий, тиканий, которые сливались в ночную музыку болота. Один раз я услышала вдали рев большого гейтора, глухой и призрачный над водной гладью невидимый панический бег белохвостов, спасающихся от чего-то, неземной охотничий клич парящей совы и серебряное глиссандо козодоя. Под этими звуками слышалось шуршание цикад — непрерывный ритм, похожий на биение сердца, а под ним — какое-то высокое, пульсирующее, сонное жужжание, которое, казалось, исходит из самой земли. Вскоре я почувствовала, что начинаю двигаться в этом ритме, плыву сквозь густой, темный, бормочущий воздух болота так легко и естественно, как сквозь теплую воду. И ночь эта стала похожей на те ночи, когда мы уходили вместе с Томом в леса. Я забыла, как и тогда, существенное несоответствие поведения сорокалетней разведенной служащей колледжа, имеющей ребенка, арендованный дом и „тойоту". Я забыла боль и страх. Ночной лес завладел мной и на какое-то короткое время стал всем.

Но боль, страх и несообразность всплыли обратно достаточно быстро. Мы наконец подошли к месту, где Козий ручей делает обратную петлю и образует темный тихий изгиб. Нам нужно было перейти его, чтобы двигаться дальше. Ручей в этом месте скрывался в густой, неосвещенной луной тени и казался глубоким. Том остановился, я остановилась за ним. Я ждала, что он перейдет ручей вброд и продолжит путь по другому берегу, но он этого не сделал. Вместо этого он начал медленно бродить вверх и вниз по берегу, пока не нашел место, которое посчитал достаточно узким, осторожно перебросил винтовки на другой берег и перепрыгнул сам, уверенно и спокойно приземлившись на взрыхленный, покрытый листвой относ. Потом повернулся и протянул руки мне:

— Прыгай. Будь внимательна и разбегись как следует. Не дай воде коснуться тебя.

Тогда я вспомнила, зачем мы сюда пришли. Проглотивший было Энди лес выплюнул меня обратно в реальность. Даже в такой жаре озноб поднял волосы на руках и шее дыбом. Вода продолжала бежать между нами, темная, не отмеченная дьявольским огнем, но и в этот момент я скорее умерла бы, чем ступила в нее. Впервые я боялась воды, как раньше боялась ее моя дочь, как Том Дэбни боялся ее теперь. Я в ужасе посмотрела на моего спутника, а потом отошла назад, разбежалась, закрыла глаза и бросилась в пространство. Том поймал мои руки и втянул меня на берег, и мы продолжили путь вверх по течению. В молчании мы добрались до крошечной протоки, отходящей налево, в лес. Мне казалось, что уже больше полуночи.

Том остановился и посмотрел вперед, в темноту. Он сделал мне знак стоять неподвижно. Сам застыл так же, опустив руки, положив винтовки к ногам, всматриваясь в ночь и слушая ее. Я знала, что все его существо блуждало сейчас в ночи, сделавшись частью воды, ветра, деревьев. Когда мы двинемся в путь, он будет знать, что намерен делать. Вскоре Том пошевелился и повернулся ко мне.

— Все в порядке. Я не думаю, что вверху кто-то есть. А если и есть, то мы находимся с подветренной стороны. Мы можем спокойно идти почти до самого лагеря. Но если я подам тебе знак — падай на землю. Тогда нам придется ползти на животах.

Он передал мне мою винтовку.

— Не стреляй, пока не скажу. Если я уже не смогу помочь тебе, тогда стреляй немедленно. Ты знаешь как.

На этот раз я не спорила. Страх, прятавшийся в моем животе, был близок к тому, чтобы вырваться на свободу.

Мы свернули и пошли вдоль маленькой протоки в сторону, в глубину болота Биг Сильвер. Этот край был мне знаком — край глубокой толстой влажной лесной почвы, длинных темных топей и стоячей воды, край кипарисов, мхов, тупело и тысячи наступающих стеной деревьев твердых пород.

Луна пробивалась сюда только в виде случайных таинственных стрел, а влажная жара сгущалась. Вокруг было обилие мошкары, звенящей в ушах и забивающей рот и нос. Когда мы отрывали ноги от лесной почвы, она громко чавкала. Голоса пушных и пернатых созданий затихли, а скольжение и крики существ, обладающих жабрами и перепонками, стали громче. Вдоль протоки росли темные и пышные папоротники и тростники. В воде мы не видели огней, но я держалась от нее подальше. Я думала о том, что никогда не почувствую на своей плоти теплую прелесть Козьего ручья.

Мы подошли к месту, где забор из проржавевшей проволоки — пять колючих рядов — рассекал протоку и убегал в темноту на обоих берегах. Том остановился.

— За этим забором — земля лесозаготовительной компании. Я не знаю, где Скретч прорезал проволоку, и у меня нет времени искать это место. Нам придется пробраться под забором. Следуй за мной. Когда проберусь на ту сторону, я подниму проволоку для тебя.

Том лег на живот, держа винтовку на сгибе обеих ладоней, и, извиваясь, пополз под проволокой по берегу ручья, двигаясь, как змея или рейнджер. На полпути он остановился и замер. Из груди его вырвался звук — судорожный вздох, глубокое фырканье отвращения. Затем он продолжил путь и поднял проволоку для меня. Только когда я поднялась по ту сторону забора, он раздвинул тростник на берегу стволом винтовки и указал на то, что он увидел. Я низко наклонилась, а затем отпрянула назад, мое сердце колотилось от страха и отвращения. Внизу у самого края черной воды, у корней папоротников и тростника, где вода касалась их, простиралась чудовищная линия отвратительных белых растений, спрятанных в темноте извилины ручья. Я не знала, что это такое, но понимала колотящимся сердцем и выворачивающимся желудком, что это противоестественно. Растения были мясистыми и бледными, мокрыми, покрытыми крапинками, шелушащимися, перекрученными, с опухолями, абсолютно чудовищными. Они могли бы быть грибами, но не были таковыми, могли бы быть корявыми корнями деревьев, но и это было не так. Подобное никогда не пробиралось через почву какой-либо другой земли в какое-либо другое время, это было ясно. Непостижимым образом растения испускали свой собственный свет, и они воистину были ужасны. Их ряд уходил в темноту и терялся в ней. Я посмотрела на Тома, не в состоянии произнести ни слова. Он бесстрастно ответил на мой взгляд. Мы пошли дальше, держась на хорошем расстоянии от берега ручья.

По мере того как мы двигались, сами папоротники и тростники становились все более странными: увядающими, побелевшими, уродливыми. Вскоре их не стало, только сырая, черная земля, стоячая муть и черные корни деревьев. Постепенно я обнаружила, что умолкли водяные твари. Не слышно было криков сов и других ночных птиц. Я с трудом дышала из-за сдавливающего грудь страха. Это не был бессмысленный страх, как в начале вечера, совершенно другое, отдаленное на вечность чувство, что-то атавистическое, что-то, что поднимало волосы и, будто в рычании, оскаливало мои зубы. Том, шедший впереди, сделал мне знак остановиться, я так и сделала. Всматриваясь в густую тьму, я могла видеть впереди нас, в лесу, ослабление темноты — очень слабый прерывистый холод белого света. Мы приблизились к просеке, и я знала, что мы добрались до центра лесозаготовительного лагеря — той неизвестности, обнаружить которую мы и пришли.