Королевский дуб - Энн Риверс Сиддонс

Я подумала, что никогда не знала смысла слова „опустошение", пока не услышала этот голос и эти слова.

— Я не боюсь, — яростно воскликнула я, соскальзывая к Тому так, что мое тело слилось с его — впадина с впадиной, округлость с округлостью. Он был очень, очень холодным. — Я не боюсь воды. Я не боюсь тебя. Я не боюсь ничего в твоем теле. И никогда не буду бояться. Люби меня, Том. Пожалуйста, сейчас, прямо сейчас… возьми меня.

Том резко отстранился от меня.

— Нет, — проговорил он подавленным голосом. — Я не могу.

Думаю, после этого он заснул. Я почувствовала, как напряжение внезапно ушло из его тела и оно обмякло, опустилось в огромную кровать. Я лежала неподвижно, так, чтобы не разбудить его, но не спала. Я лежала, всматриваясь в убаюкивающий лунный свет, затуманенный тонкой тканью москитной сетки, в тускнеющий блеск расплавленного серебра на глади Козьего ручья, и беззвучно плакала в темноте о человеке, лежащем рядом со мной, раздавленном дядей, которого он любил, и братом, которого не любил, о том человеке, который больше не был королем священной рощи и создателем мечты, а оставался лишь усталым, изголодавшимся мужчиной с разбитым сердцем.

Через полчаса пронзительно зазвенел телефон, предвещая недоброе, и я вскочила с бешено бьющимся сердцем, чтобы поднять трубку, зная, что мне сообщат.

Когда я вернулась к кровати на террасе, Том сидел, глядя на меня. Его глаза сверкали в темноте голубым светом; луна уже зашла.

— Скретч, — сказал он, и это не был вопрос.

Я могла только кивнуть. Затем я овладела своим голосом. Он застревал у меня в горле.

— Пятнадцать минут назад, Том. Доктор сказал, совсем нетяжело. Он… оставил тебе послание. Он сказал доктору, что ты поступил хорошо и он гордится тобой. Он сказал… у тебя будет все в порядке. Он знал, Том, каким-то образом знал.

— Хорошо, — прошептал Том Дэбни. — Хорошо. Ну что ж, он ошибся. Скретч был не прав. Не будет… все в порядке. О Господи, Энди, они убили его! Он мертв, и мне его недостает. Скретч мертв, а он мне так нужен!

Он заплакал, по-детски, отчаянно, безудержно, сотрясаясь всем телом, шумно, ужасно для того, кто слышит. Я никогда не видела, чтобы мужчина так плакал, только ребенок, только Хилари, когда она достигала крайних пределов ужаса и тяжелой утраты. Том повернулся, спрятал лицо в подушку и сотрясался от приступов горя. Я забралась в постель, легла рядом с ним и сделала все, чтобы удержать его, но не смогла, тогда я просто легла на него, прижалась к его телу, пытаясь всей своей тяжестью и силой сдержать горе и вобрать его в себя. Боль и потеря Тома остановили мои собственные слезы. Так я лежала долго, до тех пор, пока ужасный плач и сотрясения не прекратились, и только когда я услышала, что дыхание Тома стало глубоким и ровным, позволила чудовищному приступу утомления захватить меня. Когда это произошло, я впервые в жизни подумала, как просто и соблазнительно было бы больше не просыпаться.

Конечно, я проснулась, потому что это происходит всегда, за исключением единственного раза. Когда я пробудилась, с тяжелыми конечностями и мутной от усталости головой, небо над деревьями за Козьим ручьем становилось пепельным с еще одним летним рассветом, а в лесу слышались первые сонные призывы утренних птиц. Плавая на огромной кровати, как на судне, и запутавшись в москитной сетке, как в тумане, мой опустошенный мозг не знал, где он находится. Но знали плоть и мышцы — я потянулась с глубоким примитивным наслаждением усталой львицы, а моя рука по собственной воле потянулась к Тому, как она это делала много раз в этом доме, в этой кровати. Но воспоминания и отсутствие Тома ударили меня одновременно. Электризующее горе и страх вытолкнули меня из постели и вынудили голой побежать в дом раньше, чем я успела подумать.

С бьющимся сердцем я быстро осмотрела прохладную безмолвную гостиную и заглянула в пустую ванную. На негнущихся ногах я промчалась по окружающей весь дом террасе, вбежала обратно в дом и заглянула в шкаф Тома. Охотничий наряд висел на месте, винтовка стояла в стойке на огромном камине, а одежда, которую он носил в предыдущую ночь, все еще валялась рядом с кроватью, там, куда я вчера ее бросила. Но даже раньше, чем я заметила, что крючки, на которых висел его лук и колчан с охотничьими стрелами, были пусты, я знала, куда он ушел. Похолодевшая и одеревеневшая от ужаса, отягченная тяжелым, как камень, предчувствием, я бросилась к телефону, неуклюже перелистала телефонный справочник жителей Пэмбертона и набрала номер Чипа Дэбни. Я знала, что это будет. Чип, а не Клэй. Том отправится сначала к Чипу. Только потом к Клэю, а может, и нет. Но наверняка первый — Чип. Я буквально рыдала от ужаса, когда набирала номер. Том не должен нанести вред своему двоюродному брату. Это будет и для него, и для меня концом всего.

Сонный детский голос Люси Дэбни ответил на мой второй звонок; мне показалось, что она не спала. Я поняла, что на этот раз хотела бы услышать манерный голос Чипа.

— Это Энди Колхаун, Люси, — проговорила я так быстро, как могла. — Чип дома? Мне необходимо с ним поговорить.

— Хей, Энди, — послышался капризный голосок. — Бога ради, объясни, чем вы все занимаетесь? Сначала Том, теперь ты, а еще даже не рассвело, едва ли…

— Люси, где Чип? — буквально завизжала я в трубку.

— Ради Бога, зачем ты орешь? Он поехал на плантацию. Недавно звонил Том и сказал, что там чем-то нужно заняться и чтобы Чип встретился с ним и сделал это как можно быстрее. Чип сразу же после этого ушел. Он сказал, чтобы я не беспокоилась о завтраке, он перекусит попозже где-нибудь. Сказал, что голос Тома звучит как-то странно. Я ответила: а когда он бывает не странным? Неужели на самом деле не будет конца неприятностям, которые причинит нам Том Дэбни, пока он не угомонится или кто-нибудь не привлечет его к ответу? Чип выглядел ужасно. Я попросила его позвонить его папе и сказать, куда он едет. Никогда нельзя знать, что ожидать от Тома.

— И он позвонил? — спросила я, затаив дыхание.

— Не знаю.

— Позвони Клэю, Люси. Позвони прямо сейчас. Позвони сейчас же, — закричала я и бросила трубку, прервав обиженную болтовню жены Чипа. Я натянула на себя сырую грязную одежду и кроссовки, плача, в спешке и страхе, схватила мою винтовку со стойки над камином и выбежала из сумрачного дома в светлеющее утро. Эрл сонно выкатился из-под ступенек и закланялся передо мной. Я остановилась на последней ступеньке, уставилась на зверька, а потом вбежала обратно в дом, позвонила в Пэмбертонский полицейский участок и передала с трудом говорящему помощнику, чтобы он немедленно разбудил Гарольда Тербиди и отправил его в поместье „Королевский дуб".