Глаз бури - Екатерина Мурашова

– Такое у меня ощущение, что мы с вами и прежде видались, Михаил Михайлович… Где бы это и по какому поводу? Не припомните ль?

– Не знаю, – Туманов равнодушно пожал плечами. – Может быть. Не помню.

– А позвольте спросить, где вы находились 17 числа данного месяца, с пяти до десяти часов вечера? Опишите подробно все ваши действия и места, которые посещали…

– Я ездил по городу. Это может подтвердить мой кучер, Мартын. Впрочем…

– Впрочем, Мартын, как на грех, немой! – не скрывая язвительности, подхватил Кусмауль. – Странно, не так ли? И вообще непонятно – зачем держать на службе немого кучера? Разве что для того, чтобы он не мог никому рассказать того, чему был свидетелем… Как же он?…

– Лошади его понимают. А боле мне… Речь он по губам читает лучше иных, которые слышат… Что ж, правильно, если б я его выгнал и он в тати пошел?… Заезжал я потом куда-то, выпить, поесть… Должно быть, там обслуга меня вспомнит…

– А не встречались ли вы часом с убитой девицей, Лизаветой Федосовой?

– С убитой не встречался, а живьем, да, видал ее в тот день.

– Прекрасно! Прекрасно! И с дворником разговаривали?

– Кажется, да. Но это я точно не помню.

– А что ж за дела у вас были с покойной? Вроде бы и не должно быть никаких…

– Мои с ней дела никого не касаются. А что до ваших вопросов, так я Лизу не убивал. Напротив, если б знал, кто это паскудство смастрячил, самолично бы ему шею свернул. Лиза нравилась мне… родственную душу я в ней чуял… ежели вы можете такое понять…

– Понять я, дорогой Михаил Михайлович, могу все, что угодно. Правда мой собственный профессиональный опыт говорит, что чаще всего убивают друг друга как раз именно-таки родственные души. Чужие как-то стороной расходятся… Да и факты, как известно, упрямая вещь. А они говорят, что вы в тот день были последним, кто видел девицу Федосову живой. К тому же в спине ее нашли нож из вашего заведения…

– Да что я, по-вашему, вовсе идиот?! – возмутился Туманов. – Проще было бы уж карточку оставить. С именем и адресом…

– Это-то я и сам понимаю, – вздохнул Кусмауль. – Но ведь могло случиться и так, что вас кто-то спугнул, и вы просто не успели забрать улику…

– Послушайте… – Туманов привстал.

– Знаю, знаю… – Густав Карлович замахал руками. – Знаю все, что вы мне можете и хотите сказать. Возможно, суд вас оправдает, так как ни одной прямой улики мы не имеем. Но совокупность косвенных улик такова… Да, я же вам еще не все показал, – Кусмауль достал большой бумажный пакет, вытряхнул его содержимое на стол перед собой. Протянул Туманову несколько листков. – Вот это вам знакомо?

Туманов бегло просмотрел листки, изумленно поднял брови.

– Это мои договора… Вот, на поставку текстиля… Это – баланс из магазина на Садовой. Вот, здесь печать… Но откуда?!

– Девица Федосова имела эти бумаги при себе в момент смерти.

– Ерунда какая-то! Зачем ей? Она же неграмотная была… Передать? Вот это еще могло кому-то пригодиться… А это… Это вообще никому не нужно! И как к ней попало?

– Я бы тоже хотел знать. Но вы признаете, что эти бумаги имеют отношение к управляемой вами собственности?

– Признаю. Но не могу понять…

– А вот этот ключик… – следователь покопался в кучке вещей. – Он вам ничего не напоминает? В комнате Федосовой мы не обнаружили ничего, что он мог бы отпереть. Хозяйка Лизаветы, графиня К., тоже его не признала. Ключик найден рядом с трупом, следовательно, можно предположить, что его потерял убийца…

– Знаете… что-то… будто бы я его видел когда… – Туманов задумчиво покрутил изящный ключик в толстых пальцах. – Нет! Не могу припомнить!

– Жаль. Очень жаль, Михаил Михайлович…

– Так вы точно будете дело… в суд?

– Разумеется. Ищите хорошего адвоката.

– А нельзя ли как-то… ну… договориться полюбовно? – Туманов произвел пальцами всем понятный жест.

– Помилуйте, мы же не о мошенстве речь ведем и не о краже гуся, – фальшиво возмутился Кусмауль. – Это ж убийство!

– Ну ладно, – Туманов вздохнул. – Я могу идти? Или вы меня сразу в кутузку? Где-то надо подписать? Внести залог?

Кусмауль почувствовал себя обиженным. Он подготовился к долгому и тонкому поединку. Проверял и собирал материал почти год. Противник казался ему достойным и достаточно масштабным для жирной точки, которой он завершит свою карьеру. На сегодняшний день он знал о Туманове едва ли не больше, чем тот сам знал о себе. Он почти полюбил его. Материальная выгода, на которую Кусмауль рассчитывал на выходе, играла в его раскладе не меньшую роль, чем моральное удовлетворение от победы. Причем его непременно должны были уговорить, и по вечерам, засыпая, он с удовольствием проигрывал эти уговоры едва ли не до последней реплики, подбирая к каждой сопутствующее и соответствующее выражение лица. И что ж? Этот немолодой, потухший, на все согласный человек – Михаил Михайлович Туманов, его противник? Похоже, ему проще принять на себя убийство, которого он, скорее всего, не совершал, чем бороться и доказывать противоположное. Какое жестокое разочарование! И как же теперь поступить?

– Вы можете идти. Подпишите здесь и здесь. Залога не надо, но уехать до суда вы не можете. Если попытаетесь, вас остановят и заключат под стражу. Я вызову вас, когда понадобитесь.

Туманов выполнил требуемое, глядя на секретаря, пробормотал какое-то прощание, и вышел в дверь, шаркая ногами. Кусмауль прищурился, положил на стол сжатые кулаки и изо всех сил напряг мозги.

– Ты думал когда-нибудь о русском языке?

– О языке?! Нет, конечно. Как это можно?

– Я думала. Смотри. Опустошенность, вероломство, ябеда – какие странные слова, но их происхождение, сделанность, – очевидна и понятна любому. А хорошие – нежность, любовь – ни с чем не связаны, словно повисшие в пустоте.

Молчание было прохладным и пахло расцветающей сиренью.

На белых простынях кожа Софи почти не выделялась из фона. Туманов смотрел вдоль ее тела.

– У тебя снежные бедра…

Софи не отозвалась на комплимент, лишь на мгновение прикрыла глаза.

– О чем ты думаешь?

– Я смотрю на свою руку на твоей груди и думаю о том, сколько других женщин также смотрели на свои руки на этом же фоне… Сколько их целовали твои плечи…

– Так мог бы сказать мужчина.

– Возможно. Это оскорбляет тебя?

– Да… скорее, унижает и… В каком-то смысле я давно готов к этому унижению… Я чувствую себя пустым внутри, грязным снаружи…

– Опустошенность… Да, именно об этом я и говорила…

Мелкими иголочками беда пробежалась вдоль хребта и спряталась где-то подмышками. Туманов поцеловал сухими губами повернутое к нему острое плечо.