Невозвращенцы - Михаил Черных

— Вот. Все по закону теперь: «Раб Руфус, или каким бы другим именем он ни назывался, является теперь собственностью Ганника из Ларисс. Продавец Гэрэй[99] сын Захида. Подпись.»

— Хм, а подпись точно Гэрэя?

— Да. Этот Гэрэй нисколько не достойный, вот ведь назвали родители, а лживый и жадный как последний шакал. Мне каждая такая купчая с его подписью обошлась в десять раз дороже, чем этот раб. Но так спокойнее — квесторы Цезаря только и ищут лишний повод…. А так все законно. На, — он протянул браслет Ганнику, — наденешь на него этот, от мертвого Руфуса, а тот — сожги, а бляху пусть кузнец расплавит.

— Спасибо вам, господин, я не подведу. Я сделаю из этого раба такого гладиатора, который прославит вас и который будет знаменит на весь Рим!

— Ну-ну. Совет тебе — бей его побольше, россы совсем дикие, да смотри осторожен будь, а то кинется еще. Все, пошел вон.

Ганник и Игорь вышли из здания во двор и пошли на звук ударов молотов по железу. Здесь в кузнице с землянина содрали и сожгли браслет, а за место того заковали новый. Уже совсем исстрадавшийся от неведения Игорь начал теребить вопросами Ганника, но тот не знал росского. Наконец тот остановился и показал пальцем на рот, а рукой взмахнул и присвистнул — как плетью. Игорь понял это как приказ заткнуться, и заткнулся, но это не избавило его от первой в его жизни порки.

Его привели на большой плац, который был забит всевозможными орудиями пыток и казней. Тут были и дыбы, и колья, и кресты, некоторые из которых не пустовали. Игоря подвели к столбу, сдернули со спины одежду, привязали и вытянули вверх на веревке руки. Палач что-то спросил, Ганник в ответ произнес что-то похожее на «деци». После этого кат, судя по браслету — тоже из рабов, отошел, пару раз разминаясь взмахнул рукой, а после этого на Игоря обрушился первый удар.

Рассказать о пережитых Игорем ощущениях тому, кто сам не пробовал — невозможно, а несчастному, кому довелось — глупо. К концу экзекуции Игорь вопил и скрипел зубами, давая клятвы всем богам, что как только ему развяжут руки хоть зубами порвать горло этим гадам. Как только ему освободили руки, он, вопя от боли в кровоточащей спине, быстро и неотвратимо бросился на Ганника.

Но это только ему так казалось — быстро и неотвратимо. На самом деле — он ели-ели ковылял, и его бросок легко был предотвращен палачом. После этого его руки опять привязали к веревке, и все тот же, ненавистный теперь уже, голос Ганника произнес «деци» и все началось сначала, видимо его хозяин решил сразу же выбить дурь из раба…

Очнулся Игорь уже в бараке, ночью, лежа на набитом сеном тюфяке. Он не помнил, сколько раз бросался на своих хозяев, но судя по тому, что лежал он на животе и совсем не чувствовал спины, досталось ему крепко. Вскоре кончилось действие лекарства, которым ему по-видимому намазали спину, и он начал сначала глухо стонать, а потом и вовсе орать во весь голос. На его крики прибежал надсмотрщик, вооруженный деревянной, обшитой кожей, дубинкой. По привычке первое что он сделал, это перетянул со всей силы своим орудием орущего раба по так удобно выставленной спине, после чего крики сразу же прекратились — Игорь от боли мгновенно потерял сознание…

Полностью выздоровел он только через месяц. Разозленный Ганник после первой же ночи перевел его из общего барака, где жили рядовые гладиаторы, в местный лазарет. Там Игорь оказался под постоянным присмотром врачей, тоже рабов кстати, которые планомерно лечили ему спущенную почти до костей шкуру. В их действиях чувствовался недюжинный опыт — видимо били тут рабов часто и со вкусом.

На третий день, как только новоявленный Руфус полностью пришел в сознание, его посетил Ганник в сопровождении раба с каким-то потухшим взглядом. Назвать этого раба человеком было нельзя: весь его вид — поза, выражение лица, а самое главное — пустые глаза, говорили о том, что это существо было полностью сломлено, причем очень давно. Ганник что-то проговорил и раб на чистейшем росском, который Игорем понимался с пятое на десятое, проговорил:

— Хозяин говорит, чтобы ты учился разуметь и молвить на латыни. За каждое слово, произнесенное не на латыни, тебя будут наказывать плетью. Одно слово — один удар… — Ганник опять что-то произнес, и раб монотонно, как робот, перевел его слова. — Ты должен стать хорошим гладиатором, а коли не станешь, то моя судьба, посмотри на меня, покажется тебе ирием.

— Но у кого мне учиться латыни? — спросил Игорь.

Услышав его вопрос Ганник зло рассмеялся, что-то сказал и махнул в сторону соседней койки, где валялся спиной к ним какой-то гладиатор. Тот в ответ не поворачиваясь что-то утвердительно буркнул.

— Господин говорит, что ты плохо слушаешь его слова и пять плетей ты уже заработал, за разговор на своем языке. Получишь их, когда выздоровеешь. А учить тебя языку будет сосед. Господин приказал ему.

Ганник с рабом ушли, а его сосед обернулся и продемонстрировал удивленному Игорю недовольную гримасу на тонком, по-римски породистом, лице. Даже лицо ланисты было по сравнению с этим плебейским. Гладиатор вытащил из-под одеяла руку, ткнул в себя пальцем и произнес:

— Пилус,[100] — после этого он ткнул рукой в направлении Игоря и вопросительно поднял брови.

— Игорь, — сообразил что от него хотят новоявленый гладиатор, — Б…! То есть Руфус! Руфус!

Гладиатор удивленно поднял брови, потом успокоился, что-то пробормотал и уже с большей теплотой в голосе сказал: — Пилус. Руфус.

С этого начались штудии Руфуса в латыни. Очень скоро, кое-как конечно, но он стал понимать этот язык, а к концу своей болезни уже мог медленно разговаривать, с пятое на десятое, на отвлеченные темы. Может из-за того, что в русском оказывается было довольно много заимствованных из латыни слов, может из-за того, что тут неуспеваемость наказывалась плетьми, но язык изучался быстро. Только его учитель, когда слышал произношение, кривился, успокаивая себя словами, что сенатским ритором Руфусу все равно никогда не стать.

Из бесед Руфус узнал очень много о том, что теперь его окружало, и к нему пришло понимание того, в какой глубокой жопе он оказался. Даже его прежние неприятности, в результате он оказался включен в состав экспедиционных сил, и последующие приключения меркли по сравнению с теперешним пи…цом. «… Это п…ц, а п. ц мы не лечим» — пришла ему в голову концовка анекдота. Если свести все разговоры во единое, то получалось следующие.

Социальная пирамида Римской империи, вершину которой занимал Цезарь из рода Ди Борджа, в своем основании опиралась на рабов. Их, по некоторым подсчетам, было никак не меньше, а то и намного больше, чем граждан. Римские рабы жили в ужасающих условиях. Кормили их по крайне скудно и отвратительно: выдавалось именно столько пищи, чтобы не умереть с голоду, при этом их труд был изнурительный и продолжался с утра до вечера. Часто к шее рабов привязывали жернов или доску с отверстием посредине, чтобы помешать им есть приготавливаемую или собираемую пищу, а в рудниках больные, изувеченные, старики и женщины работали под кнутом, пока не умирали от истощения. В случае болезни или старости раба часто продавали на ближайшую арену, где они встречали свою смерть от клыков, когтей хищных животных или мечей гладиаторов на потеху толпе. В обществе проповедовался принцип красоты и молодости, и под этим советовалось «продавать старых быков, больной скот, хворых овец, старые повозки, железный лом, старого раба, больного раба и вообще все недужное, разрушать старый и строить новый дом…». Жестокое обращение с рабами было освящено и верой Единого.

Цепь, кандалы, палка, плеть были в полном ходу не только в гладиаторской школе. Хозяева в рабе видели существо грубое и бесчувственное, поэтому наказания за провинности для него придумывали как можно более ужасные и мучительные. Рабов мололи в мельничных жерновах, облепляли голову смолой и сдирали кожу с черепа, обрубали нос, губы, уши, руки, ноги или подвешивали голого на железных цепях, оставляя на съедение хищных птиц, его распинали на кресте и сажали на кол. Примером «доброго отношения» к рабам может служить и тот факт, что когда Пилус сам еще был свободным и владел рабами, однажды приказал за разбитую вазу бросить раба в яму с бешенными собаками. Причем сказано это было совершенно спокойным голосом, как обычные реалии этого мира.

Отдавая себе ясный отчёт в том, какие чувства питают к ним рабы, хозяева, как и власть, много заботились о предупреждении опасности со стороны рабов. Во всю поощрялось наушничество, доносы, рабов разобщали, поддерживали враждебные отношение между рабами разной национальности. В случае убийства господина рабом подвергались смерти все рабы, жившие в поместье или в городском доме.

С точки зрения имперского права, раб, как личность, не существовал. Во всех отношениях он был приравнен к вещи и поставлен наравне с землей, лошадьми, быками и т. д. Закон не делает разницы между нанесением раны домашнему животному и рабу. На суде раба допрашивали лишь по требованию одной из сторон — добровольное показание раба не имело никакой цены. Ни он никому не может быть должен, ни ему не могут быть должны. За вред или убыток, причиненный рабом, ответственности подлежал его хозяин. Союз раба и рабыни не имел легального характера брака — это было только сожительство, которое господин мог начать или прекратить по своему желанию.