Власть и наука - Валерий Сойфер

"Тиняков Я считаю, что привлекать Дубинина к Суду чести нельзя, т.к. надо дать конкретную формулировку о необходимости обсуждения поступка Дубинина на Ученом Совете Института.

Рапопорт Считаю, что мы не должны в резолюции указывать на необходимость передачи дела в биоотделение. Это может означать, что наш коллектив неправомочен и с ним можно не считаться.

Тиняков Я тоже против того, чтобы ошибки Дубинина выносить на биоотделение, где Дозорцева и Нуждин.

Хрущов Речь не идет о биоотделении, суть дела в том, осуждаем ли мы или нет поступок Дубинина?

Рапопорт Я считаю, что в нашем Институте надо дать работать, а не мешать. Спекуляции против генетики мы не допустим и нельзя поэтому выносить на биоотделение вопрос общественного порицания Дубинину.

Хрущов. Прошу призвать Рапопорта к порядку" (146).

Но порядок восторжествовал не в том смысле, которого ждал Хрущов. По результатам голосования было записано, что парторганизация решила не выносить обсуждение проступка Дубинина за стены института, ограничившись объявлением ему порицания на заседании Ученого совета своего же института (147). Снова люди в кольцовском институте использовали возможность обуздать политиканов их же методами: раз парторганизация решила, никто не мог отменить мнение целой организации. Вопрос о том, как относиться к Дубинину, перестал звучать так остро. Правда, лысенкоисты попытались все-таки применить партийный обух для того, чтобы пришибить Дубинина. Было созвано объединенное заседание партийных организаций академических институтов биохимии, генетики, микробиологии, палеонтологии, эволюционной морфологии и физиологии растений, на котором было принято обращение к Президиуму АН СССР "с просьбой о передаче этого дела для рассмотрения в суде чести" (решение подписано председательствовавшим Э.А.Асратяном и еще шестью секретарями парторганизаций /148/), но Академик-секретарь Отделения биологических наук Л.А.Орбели дал заключение, что не "находит оснований для предания чл.-корр. Дубинина суду чести" (149), а президент АН СССР С.И.Вавилов согласился с этим предложением. Поэтому "Дело Дубинина" переслали в институт, где он работал. А в бывшем кольцовском институте вопросы чести решались в целом честно. 25 ноября 1947 года состоялось общее собрание сотрудников Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, которое постановило, что статья Дубинина "сыграла положительную роль за рубежом" (150), поэтому нет оснований для пере

А вот для Жебрака последствия и лаптевской статьи в "Правде"17 и "Суда чести" оказались тяжелыми. В октябре его сняли с поста Президента АН БССР. На его квартиру в Минске нагрянули сотрудники госбезопасности, но не застали Антона Романовича дома -- он скрывался у друзей в Москве. Министр госбезопасности Белоруссии Л.Ф.Цанава настаивал на том, чтобы Жебрак возвратился хотя бы на несколько дней в Минск, видимо, бывшему Президенту угрожал арест. Но Жебрак приказу не подчинился, и его не схватили (153).

Суд показал, что Лысенко далеко не развенчан, что он пользуется поддержкой среди определенных лиц в руководстве партией и страной. В то же время многие были склонны считать, что конец лысенкоизма близок, что провалы практических предложений Лысенко теперь всем ясны, и вот-вот последуют оргвыводы в отношении человека, столько лет морочившего голову властям и народу своими выдумками.

Цицин отвечает на письмо Сталина, критикуя Лысенко

В этот момент к стану критиков Лысенко примкнул другой "выдвиженец из народа" -- Николай Васильевич Цицин. Долгое время, по крайней мере, вплоть до начала войны, он оставался верным лысенковщине. Так, в 1939 году он опубликовал в лысенковском журнале "Яровизация" статью (154), в которой сообщал фантастические результаты опытов подчиненных ему сотрудников Сибирского научно-исследовательского института зернового хозяйства (Цицин трудился в этом институте до 1938 года, после чего был назначен директором Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки в Москве, в 1939 году он стал академиком АН СССР). Первой из описанных Цициным проблем, была такая: "...нельзя ли, изучив по всем цитогенетическим правилам два какие-нибудь растения, сказать заранее, скрестятся они между собой, или нет?" (155). Цитогенетики никогда не занимались решением таких проблем и не могли оказать помощь ни Цицину, ни кому-либо другому в мире, потому что скрещиваемость определяется генами несовместимости, которые на цитологическом уровне выявлены быть не могут. Подсчет хромосом просто не имеет к этому никакого отношения, а цицинцы (в силу низкой квалификации) изучали только числа хромосом в препаратах делящихся клеток. Той же элементарной неграмотностью объясняется категоричный вопрос нового академика, последовавший за банальным утверждением: "Факторы света, длины дня и т. д. изменяют цветение и плодоношение до неузнаваемости. Какую же роль играют здесь хромосомы? Ведь число их и в том и в другом случае осталось без изменения" (156). Цицин даже заявил, что опыты сибиряков помогли ему установить "разницу в балансе хромосом в пределах одного колоса и в пределах одного цветка в колосе" (157), именно

"Это "мнимое доказательство" [зависимости генетических характеристик от генной структуры хромосом1 стоило нам немало времени, затраченного впустую. Следуя общепринятой методике селекции, основанной на менделевском учении, мы несколько лет работы затратили недостаточно производительно... Основываясь на своем опыте, мы можем рекомендовать всем селекционерам полностью отказаться от попыток в какой бы то ни было мере использовать цитогенетику морганистов в практической селекционной работе" (158).

Однако пятью-шестью годами позже безоговорочное признание Лысенко людьми из верхнего эшелона власти улетучилось, и тут же оказалось, что и у Цицина былого единства с Лысенко в оценках "новатора" не стало. Ведь ошибки Лысенко получили широкую огласку, сомнения многих лидеров на верхах секретом для таких людей, как Цицин, быть перестали, пора было менять позицию и самому Николаю Васильевичу. Конъюнктура могла смениться в одночасье, верхам мог понадобиться новый маг и чародей, и Цицин решил не отставать от событий и по возможности опередить их. В течение долгого времени он не отвечал на докладную записку Лысенко Сталину от 27 октября 1947 года и на письмо самого Сталина от 25 ноября 1947 года. Когда "домашний анализ" сталинского запроса был завершен, Цицин направил Сталину (через А.А.Жданова) длинное послание с оценкой взглядов Лысенко (159). В письме от 2 февраля 1948 года все пункты лысенковской похвальбы были Цициным оспорены, собственные успехи с пшенично-пырейными гибридами преувеличены, а главное Цицин подверг Лысенко серьезной критике не только за научные ошибки, но и за монополизм и попытки административными методами подавить научных оппонентов (160). Однако дальше выпадов в адрес лично Лысенко Цицин не шел. В вопросах идейных он писал то, что было бы наверняка приятно прочесть Сталину. В частности, он не удержался от того, чтобы оскорбить такие научные направления как "вейсманизм", или заявлять:

"Не приходится отрицать влияния буржуазной идеологии на наших ученых и в частности на генетиков. Однако нельзя забывать и того факта, что за последние два десятилетия советская генетика значительно выросла и такие старые течения как менделизм и морганизм давно критически переработаны советскими генетиками" (/161/, выделено мной -- В.С.).

Как утверждает член-корреспондент РАН Л.Н.Андреев (преемник Цицина на посту директора Главного Ботанического Сада РАН), опубликовавший в 1998 году это прежде неизвестное историкам письмо Цицина (162),

"Сталин отрицательно отнесся к докладной записке академика Цицина, заявив: "Нельзя забывать, что Лысенко -- это сегодня Мичурин в агротехнике... Лысенко имеет недостатки и ошибки как ученый и человек, его надо контролировать, но ставить своей задачей уничтожить Лысенко как ученого -- это значит лить воду на мельницу жебраков"" (163)18 .

Надежды генетиков на победу

Несмотря на поддержку Лысенко Митиным в "Литературной газете", общественное звучание публичной критики, причем критики серьезной, продуманной и острой было очевидным. Впервые после войны взгляды Лысенко оказались под огнем. Академика Шмальгаузена и его коллег из МГУ не следовало выставлять в виде простачков-недотеп. Те, кто это делал, доброго к себе расположения снискать не могли. Времена менялись, и что такое фракционность, групповщина, все в стране уже хорошо знали. Группа Лысенко была известна биологам, и они же, биологи, отлично знали, что эволюциониста Шмальгаузена, физиолога растений Сабинина, или зоолога и биогеографа Формозова никакие рамки групповщины не связывали. Их громкие имена крупнейших в своих областях специалистов были отлично известны. Поэтому огульностью обвинений затушевать принципиальную сторону научного спора было нельзя.