Дело совести - Джеймс Блиш

Но не от существа исходил свет, оно лишь освещалось им. Павший херувим едва ли сильно отличался от того огромного, жестоко обезображенного ангела, которого видел Данте и вообразил Мильтон: три лица, желтое, красное и черное; нетопырьи крылья, косматая шкура и чудовищный рост — около пятисот ярдов от головы до копыт. Крыльев, как и глаз, было шесть, однако они не бились беспрерывно, вызывая три ветра, которые замораживали Коцит; и из шести глаз также не лились слезы. Вместо того на каждом из лиц, являвших собой Невежество Сима, Ненависть Иафета и Бессилие Хама, застыло выражение полного и предельного отчаяния.

Паломники видели это, однако все их внимание сосредоточилось на свете: ужасная, увенчанная короной голова Червя была окружена нимбом.

Демоны-стражники не последовали за ними, и огромная фигура не двигалась и хранила молчание, но в этой оглушительной тишине паломники сами почувствовали потребность говорить. Они переглянулись почти робко, словно школьники, которых представляли какому-нибудь королю или президенту; каждому хотелось привлечь внимание к себе, но никому не хотелось первому пробить лед. Однако, хотя ни один из них не произнес ни слова, между ними каким-то образом возникло соглашение, что первым должен говорить отец Доменико.

Глядя вверх, но не прямо в ужасное лицо, белый монах начал:

— Отец Лжи, я полагал, что моя миссия — прийти сюда и заставить тебя сказать правду. Я явился благодаря чуду или вере и по пути видел много знаков того, что власть Ада на Земле не абсолютна. И также тот Козел, твой князь, не пришел за мной и моими… коллегами, несмотря на его угрозы и обещания. И еще я видел избрание твоего демона Папой, что означает явление Антихриста, в котором, как сказал Пут Сатанахиа, победившим демонам нет нужды. Отсюда я заключил, что Бог вовсе не умер и кто-то должен явиться в твой город и возвестить вечную славу Всевышнего.

Я стою перед тобой без оружия — мое распятие распалось у меня в руках в утро Черной Пасхи, — но все равно, я заклинаю тебя и требую, чтобы ты вернулся в свои пределы.

Ответа не последовало. Наступила долгая пауза. Потом заговорил Терон Уэр:

— Учитель, я думаю, ты хорошо меня знаешь: я — последний черный маг в мире и самый сильный из тех, кто когда-либо занимался этим высоким искусством. Я также видел знаки, подобные тем, о которых говорил отец Доменико, но я сделал из них другие выводы. Мне кажется, что последнее столкновение с Михаилом и его воинством не могло завершиться, — несмотря на то огромное преимущество, которого ты уже добился. А если так, тогда, быть может, ты совершил ошибку, начав войну против людей, или они ошиблись, начав войну против тебя, когда главное дело остается под вопросом. Пока ты еще позволяешь нам заниматься магией, мы, вероятно, могли бы оказать тебе некоторую помощь. И я пришел сюда, чтобы узнать, какой может быть эта помощь, и сделать все, что в моих силах.

Никакого ответа.

Следующим был Бэйнс:

— Я пришел, потому что мне приказали. Но, раз уж я здесь, выскажу и свою точку зрения на это дело: она мало отличается от предыдущего мнения. Я пытался убедить генералов не нападать на город, но у меня ничего не вышло. Теперь они поняли свою ошибку, я уверен, они заметили, что вы не стали уничтожать все их силы, хотя имели возможность, — и, может быть, теперь мне удастся больше. По крайне мере, я могу попробовать, если вам это понадобится.

Едва ли нам удастся помочь вам в войне против Небес, если мы не смогли ничего сделать с этой вашей крепостью. Кроме того, я предпочитаю сохранять нейтралитет. Но, договорившись с нашими генералами, вы избавились бы от лишних хлопот, пока у вас есть дела посерьезней. А если вам этого мало, прощу не винить меня. Я пришел сюда не по своей воле.

Вновь наступила жуткая тишина, наконец даже Джек Гинзберг вынужден был заговорить:

— Если вы ждете меня, мне нечего предложить, — сказал он. — Я, конечно, благодарю за оказанные в прошлом любезности, но я не понимаю, что происходит, и не хотел бы впутываться в это дело. Я только выполнял свои обязанности; что же касается моих личных дел, я бы предпочел, чтобы мне позволили заниматься ими самому.

Теперь, наконец, огромные крылья пошевелились: и все три лица заговорили. Голоса не было слышно, и слова сами появлялись в ушах слушателей.

О, маловерные, — промолвил Червь,Вы, чье ничтожное тщеславьеЛелеяло надежду даже в сих глубинахЛишить Нас золотого Трона — хоть для Нас онЛишь бремя тяжкое. Алхимией своеюТы мнил, монах, возвысить славуНебесного Владыки; но к тому лиСквозь вековечный стон и пламя шли вы,С тех пор, как пали ангелы? СкажитеО том хоть прозой, хоть стихами.Нас не обманете; тем лишь скорееУвидим Мы, как мечетесь на граниМеж Преисподнею и Небесами.Подобно мореходу, что крушенье терпитСредь волн кипучих всех своих надежд,Но не предаст души своей, так не уступимИ Мы в сей страшной битве. Но тому лиПостичь значенье и причинуВсего, что мы здесь совершили!О ночь безмолвная, утешь Меня! И сохраниТо Полубожество Мое еще немного,Покуда не угаснет на рассвете Божества!Поистине, о маловеры, говорю вам:Господь наш умер или мертв для нас.Но, скрытый в глубине непостижимой,Его остался принцип; и, как звездочет,Безмерностью небесной зачарован,Вперяет взор в звезду двойную, так и мы теперь.О Первопричина! Утратила ее отнынеВся тварь. Лишь Бог суть независим, Зло жеСамо не может жить, и злодеяньяНуждаются в Священном Свете, ибо смысл ихВ нем заключен; Добро всегда свободно,Тогда как Зло помимо своей волиОбречено превозносить Добро — так путь нелегкий,Страданий полон, путника вернет к вершине.И потому вы, грешники, великойГармонии участниками стали,Как ни низки все ваши устремленья.Ты, черный маг, и ты, торговец смертью,Замыслили, предшественников превзойдя,Помимо Иуды, коего Я Сам терзаю,Весь мир низвергнуть в Бездну Ночи,Желая оживить картины,Что созданы эстетом извращенным Джойсом[118].И грянула Вселенская война, в которойПобеду одержали силы Преисподней.Возликовали Мы, но ненадолго,Освобожденные от Мук, прореченных навеки,Все наши сонмы духов мерзких,Что прежде были Ангелами Света.Но пали и доселе пребывалиСредь ужасов во мраке Преисподней,Теперь увидели, что мир людей гораздо хуже,Чем даже в сказочные дни правленья ведьм.Весьма все новостью такой смутились,Однако после скорого совета взялись они творитьИ проповедовать повсюду Зло, вовсю стараясьИ следуя в том правилам давно известным.Но вскоре то пустое место,Где полагается быть Вечному Добру, настало времяЗаполнить чем-то; хоть и мертв Всевышний,Его престол остался. И посколькуВнизу, как наверху: последний станет первым.И Тот, кто у ессеев названСтоящим за пределами всего,Возглавить ныне должен, — несмотря на отвращенье,Добра все силы во Вселенной беспредельной.Но с вашим злодеянием в сравненьиЧто не покажется добром? А то,Чего хотим и не хотим Мы,Теперь значенья не имеет.В Аду кромешном обрекли насПребыть вовеки, но на ЗемлюОднажды получив возможностьСтупить, Мы претерпели измененье.Но как Отцу Греха еще порочней стать?И вот Мы — Божество, но сделались ли Богом?Возможно. Известно нам не все, и ИеговаОтнюдь не мертв, но лишь сокрылся илиСам сократил, как говорит Зогар, свою же Бесконечность,И, энекуриец, ожидает Великого исхода с безразличьемВеликим; но Мы знаем, во Вселенной,Им созданной, извечно все стремитсяК Нему, и возвещая нынеЕго Самоубийство, мы должны добавить,Что цель сего ясна Нам совершенно,Ибо Престол Свой завещал ОнКому же, как не Человеку,Который упустил однаждыСвою возможность. И теперь,Как пожелали Мы вначале, стал Богом Сатана,И гневом в своей агонии Он превзойдет Иегову,Обрушившегося на Израиль!Но царство наше не навеки,Хоть и покажется вам вечным;Не в силах пить Я эту чашу, возьми ее, о Человек!Тебе и лишь тебе она предназначаласьСамим Творцом Вселенной изначально,Ужасен сей Армагеддон, но род вашЕще страшней ждет испытанье,Ибо из праха предстоит вамВосстать. Но двери я захлопнул.И в день неблизкий, но грядущийЯвлюсь опять, и в ваши дланиЯ ключ пылающий вложу.Пока ж — о, участь злая Мекратрига! —Последнее тягчайшее проклятьеНести Мне предстоит. И понимаю,Что не хотел я этой Власти.И вот: всего достигнув, все Я потерял.

(Большой зал Пандемониума исчезает, и вместе с ним крепость Дис; четыре человека стоят посреди улицы на окраине небольшого городка Бэдуотера. В пустыне раннее утро и еще прохладно. Все следы недавней битвы также исчезли.