Дело совести - Джеймс Блиш

— Вы не можете этого сделать, — голос Уэра начал постепенно повышаться. — Послушайте, святой отец, ситуация, в которую мы попали, весьма загадочна, и будущее наше неопределенно. Неужели мы не можем обменяться той небольшой информацией, которую имеем? Одно то, что мы находимся здесь все вместе, очевидно, символично и неизбежно, и вы как карцист белой магии должны знать это лучше всех. Если рассмотреть круги Верхнего Ада по порядку: Гиизберг — почти типичный пример одержимого похотью; я продал душу ради неограниченного знания, что, в конечном счете, всего лишь разновидность алчности; достаточно взглянуть на сие поле брани — и вы убедитесь, что доктор Бэйнс главным образом орудие гнева.

— Вы пропустили Четвертый Круг, — заметил отец Доменико, — с очевидной дидактической целью, но напрасно вы думаете, что я извлек мораль из ваших самонадеянных слов.

— Будто бы? Разве не было главной задачей белой магии отыскание сокровищ? А монашеская жизнь, избегающая соблазнов, дел и обязанностей мира ради блага собственной души, разве не великолепный образец скупости? Столь вопиющий грех не может умалить даже канонизация. Мне вполне достоверно известно, что все первые святые отправились прямо в ад и даже из простых монахов такой участи избежали лишь немногие вроде Матье Парижского и Роджера Вензоверского, которые также занимались полезной мирской деятельностью.

— И что бы там ни думали ваши полоумные друзья в Монте Альбано, на самом деле нет никакого высшего разрешения белой магии, потому что нет такой вещи, как белая магия. Она вся черная, черная, черная, как пиковый туз, и вы погубили свою бессмертную душу, занимаясь магией, даже не ради собственного блага, а по поручению других: что же это, как не расточительство, наряду со скупостью? Вспомните, наконец, еще одно, святой отец: почему в последнюю минуту Черной Пасхи у вас в руках взорвалось распятие? Не потому ли, что вы попытались воспользоваться им в личных целях? Разве оно не символизирует подчинение Высшей Воле? Вы же пытались использовать его — символ смирения перед лицом смерти — ради спасения своей собственной ничтожной жизни. Да, отец Доменико, я думаю, настало время нам всем быть откровенными друг с другом, потому что вы такой же, как и мы!

— Что верно, то верно, — пробормотал Бэйнс, слабо усмехаясь.

Пройдя несколько шагов в полном молчании, отец Доменико проговорил:

— Боюсь, вы правы. Я шел сюда в надежде заставить демонов признать существование Бога и полагал, что пользуюсь поддержкой Господа. Если вы не самый хитроумный казуист, каких я когда-либо знал даже по книгам, тогда у меня нет права на подобные мысли, а значит, подлинная причина моего здесь присутствия не менее таинственна, чем в вашем случае. И я не могу сказать, что теперь понимаю больше.

— Таким образом, мы все прибываем в неведении, — подвел итог Уэр. — И что касается вашего первоначального намерения, святой отец, то оно предлагает такую цель, которая, надо сказать, совершенно противоречит интересам демонов. Но я полагаю, нам не придется долго ждать разгадки, джентльмены. Похоже, мы уже пришли.

Все четверо подняли головы. Колоссальный барбикан Диса высился над ними.

— Несомненно одно, — прошептал отец Доменико. — К этому путешествию мы готовились все нашу жизнь.

Их не поддерживала никакая Беатриче, и не вел никакой Виргилий; но, когда они приблизились к стенам крепости, поднялась решетка, и ворота медленно и бесшумно раскрылись. Путников не дразнили демоны, и фурии не пытались запугать, и ангел не пересек Стикса, чтобы расчистить для них путь — они прошли свободно и беспрепятственно.

За воротами они обнаружили, что город совершенно переменился. Нижний Ад, царство вековечных мук, в котором все человеческое оружие не смогло повредить даже малой ветки Леса Самоубийц, исчез без следа. В некотором смысле, его, вероятно, тут и не было вовсе, и он пребывал там же, где и всегда, в Вечности, продолжая принимать души умерших. Но для четырех пришельцев он просто пропал.

На его месте стоял чистый, аккуратный город, напоминавший иллюстрацию из какого-то утопического романа; точнее, он представлял собой нечто среднее между городом будущего из старого фильма «Будущее» и полностью автоматизированной фабрикой — и, подобно фабрике, он гудел и рокотал. Демоны чудовищного звероподобного вида также исчезли. Теперь город, по-видимому, населяли в основном человеческие существа, хотя их внешность едва ли можно было назвать нормальной. Несмотря на свою несомненную красоту, эти мужчины и женщины производили своим видом тягостное впечатление, потому что не имели никаких различий, кроме половых, — словно все принадлежали к одному клану, выведенному по образцу статуй на фронтонах общественных зданий или иллюстраций Гюстава Доре к «Божественной Комедии». Оба пола носили одинаковые плащи из какого-то серого материала, который больше всего напоминал папье-маше. Каждый человек имел на груди вышитый блестящими нитками номер.

Вторую, относительно малочисленную группу составляли существа в униформе, отдаленно напоминавшей военную. Они главным образом стояли на перекрестках и еще больше напоминали изваяния; их общее лицо имело вполне благообразный, но суровый вид, как у идеального отца. У большинства здешних обитателей выражение лица вообще отсутствовало; впрочем, сама невыразительность их лиц, вероятно, могла бы считаться выражением скуки, ни один из них, очевидно, не имел никакого занятия. Вся деятельность города, которая как будто заключалась исключительно в создании непрерывного мощного шума, происходила за слепыми фасадами домов и, по-видимому, не требовала участия живой рабочей силы. Никто не разговаривал. По дороге путники наблюдали множество откровенно эротических сцен, большей частью массовых, и Джек сначала смотрел на них с живым интересом; но вскоре стало ясно, что и они однообразны и безрадостны. Ни дети, ни животные не встречались.

Несомненно, после такой трансформации уже нельзя было руководствоваться описаниями Данте, так же, как и теми аэрофотоснимками, которые видел Бэйнс. Четыре человека интуитивно продолжали двигаться к источнику шума. Однако через некоторое время они обнаружили, что к ним молча присоединились четверо демонов-надсмотрщиков, которые теперь не то провожали, не то вели их под конвоем. Мрачно-двусмысленный эскорт усиливал впечатление, будто путники попали на экскурсию в фантастический «завтрашний мир», описанный в XIX веке; она должна была включать просмотр завода, где производились воздушные шары, детских яслей, гигантского телеграфного центра, дворца народного творчества — однако ограничилась лишь посещением исправительного заведения для антиобщественных элементов.

Все это как будто представляло собой картину будущего мира под властью демонов, которые пытались придать ей максимально привлекательный вид, причем, судя по всему, они воплотили в своей цитадели лишь принципы постиндустриального общества, к которым так долго стремились сами люди. Святой Августин, Гете и Мильтон замечали, что Дьявол, постоянно ища зла, всегда творил благо; но здесь наблюдалось прямо противоположное: плод благих намерений демонов. Многие из самых прибыльных идей компания Бэйнса получила — через посредство «Мамаронек Ризеч Инетитьют» — от наделенных живым воображением авторов научной фантастики, и потому именно Бэйнс первый высказал эту мысль.

— Я всегда догадывался, что жизнь в таком мире — сущий ад, — прокричал он. — Теперь точно знаю.

Никто не ответил ему, — скорее всего, никто просто не слышал. Но лишь настоящему Аду нет конца. Через некоторое — хотя и трудно сказать какое — время путники прошли между дорическими колоннами и под золотым архитравом высокого чертога, именуемого Пандемониум, и перед ними раскрылись бронзовые двери. Внутри слышался лишь приглушенный гул: в огромном зале, способном вместить тысячную аудиторию, находились только четверо людей, четверо демонов-солдат и одна как будто удаленная, но в то же время нестерпимо яркая звезда: не тот второстепенный член Триумвира, Пут Сатанахиа, Козел Сабббата, который в утро Черной Пасхи проглотил Гесса и обещал вернуться за остальными, но Первый Падший Ангел, Ложь, не знающая границ, воплощение первозданного Мятежа, Вечный Враг, Само Великое Ничто, Сатан Мекратриг.

Здесь, конечно, уже не светило солнце Мертвой Долины, и искусственное освещение сверхсовременного города тоже отсутствовало. Однако совершенной тьмы не было. Высоко на стенах горели несколько факелов, которые равномерно освещали сводчатый потолок, напоминавший искусственное небо планетария и создававший впечатление того момента между сумерками и полной темнотой, когда лишь Люцифер достаточно ярок, чтобы быть видимым. К этому свету они и направились, и, по мере того как они шли, он рос.