Сложенный веер - Сильва Плэт

Тон еще тогда сделал зарубку на память: обычно строго державшийся темы, Сид начал издалека — с ничего не значащих подробностей большого боя за дуэм, потом как-то путано, что опять же было для него нетипично, переполз на давнюю историю, случившуюся между его отцом, родителем Хьелля и одним из южных даров… Стоп-стоп-стоп, а потом Сид совершенно смазал конец своей эпопеи и перевел разговор…

Точно! На то, почему у лордов Дилайны, в отличие от аккалабов, приходящихся им прямыми потомками, не растут крылья. И о том, могут ли отрубленные или покалеченные крылья быть восстановлены с помощью «этих твоих колечек». Тон тогда крепко обиделся на «эти колечки», они с Сидом даже повздорили и к вопросу о крыльях больше не возвращались. Тон узнал все, что хотел: что случилось с лордом Корвусом, грозно-непререкаемый вид которого запомнился ему с детства, и каким макаром эти два разгильдяя — Сид с Хьеллем — оказались во главе аккалабатской политики и армии соответственно.

Значит, история с южным даром. И этот — с бешеным внутренним временем, которое я ощущаю, даже не активировав браслеты, смуглый, с заросшими дырками от серёг в ушах. «Все, кто ему дорог, мертвы». Что он там дальше бормочет?

— Так что мне, в сущности, все равно. Взорвете Вы станцию или нет. В первом случае все просто кончится, во втором — кончится хорошо. Но не для меня. Для меня никогда ничего хорошо не кон…

— Хватит ныть! — рявкает Тон, в один прыжок оказываясь рядом с аккалабом и шарахая обоими кулаками по консоли для мониторов у него над головой. Тот затыкается сразу, смотрит растерянно и покорно, не так, как три минуты назад, а так, как умел смотреть Сид, когда Хьелль с Тоном проводили очередную реквизицию его детских сокровищ. Сокровищ-то у него было… на полтора умбренских кинжала больше, чем у нас. О чем я сейчас думаю?

— Неудивительно, что у Аккалабата нет на даный момент ни одного живого лорд-канцлера, — Тон не в силах сдержать ехидства. — Из кинжала застрелиться лучше, чем быть верховным вельможей Империи, населенной такими вот… чувствительными, — заключает он и ждет взрыва.

Взрыва не происходит. Рейн, глядя на Тона, будто он не поймет, кто это и зачем перед ним оказался, молча протягивает скорчер прикладом вперед. Тон медленно, нарочито медленно вынимает скорчер у него из руки, делает пару шагов назад, со вкусом прицеливается… Полковник смотрит сквозь него стеклянным взглядом.

Тон обозначает одними губами смачное аккалабатское ругательство, которое совсем недавно слышал от Хьелля, притягивает к себе кресло, садится.

— Ты веришь в призрачные чертоги королевы Лулуллы? — усмехается он. — Где она сидит на блистающем троне, окруженная своими потомками, где можно встретить любого ушедшего раньше?

— Какое Вам дело? — огрызается Рейн. Даже сквозь темный загар на щеках видно, как они полыхают.

— Ответь мне, — требует Тон. И добавляет чуть мягче:

— Я же не объявлял тебя вне закона.

— А если и так? В смысле, если я верю в небесный чертог королевы Лулуллы? — голос Рейна впервые за время их разговора похож на голос живого человека. Он всем телом подается вперед, к Тону, уперев кулаки в колени.

— Ну и дурак. Все это детские сказки. Нет ничего. И никто тебя там не ждет. Потому что ждать негде. И некому.

— А что есть? Что тогда есть?

Тон пожимает плечами, встает с кресла, аккуратно облокотив скорчер на спинку, повернувшись к Рейну спиной, наклоняется над смотровым окном, за которым — в сотни раз увеличенная, переливающаяся всеми оттенками спектра планета в сиреневой дымке.

— Ты знаешь, как умирают лорды Дилайны?

Не дождавшись ответа, Тон продолжает:

— Если в человеческом облике, то как обычные люди. Получается труп, более или менее обезображенный. Если же ты даешь дуба в демоническом конформе, то сразу растворяешься без остатка. Исчезаешь навсегда. Вот так-то вот.

Сиду нравилась эта идея. Как-то, уже после твоего изгнания, мы сидели с ним в его кабинете. Был локсийский кризис. Я носил форму десантника Конфедерации и командовал военным прикрытием миссии с Земли. Сид чинил им всяческие козни, соблюдал интересы Империи и параллельно пытался ввести меня в курс событий. Половина того, что я сейчас о себе помню и знаю, — из того кабинета.

Мне десять лет было, когда пала Дилайна. А они, сначала лорд Корвус, а потом Сид, не жалея сил, собирали всю информацию, которая могла бы понадобиться… мне или кому-то другому, кто оказался бы жив. Пока я терял человеческий облик в ситийских шахтах (Тон чувствует, что Рейн за спиной вздрогнул), пока пытался забыть о том, кто я есть, и стать одним из тех, на чьих костях Конфедерация въезжает на новые рубежи, они верили в то, что собранная ими по крупицам информация кому-то будет нужна. Что — пусть никто из них и не увидит этого — вновь засияют браслеты Дилайны и новый король или королева (Тон собирался заключить: «воссядут на трон», но решил, что это слишком высокопарно. И вообще, он никогда не мог удержаться…) скажут очередному наследнику Дар-Эсилей: «Тааак. Явился — не запылился. С отвратительными манерами, жалкими черными метлами на плечах, в сапожищах загробного вида… Ну, иди в сад. Поиграй с принцессами. Хоть пообтешешься».

Рейн выслушал всю эту тираду, затаив дыхание, хотя явно не мог понять, к чему она. Тон решил перейти ближе к делу. В конце концов Джему, который остался за старшего на одном из крейсеров, замерших в непосредственной близости от ситийской станции, могло надоесть непротивление злу насилием, При всем хладнокровии и дисциплинированности верийцев двадцать лет есть двадцать лет. Свое двадцатилетнее «А давай-ка шарахнем» Тон помнил прекрасно и очень хорошо понимал, что и как сейчас чешется у сына генерала Джерады. Рейн за спиной тоже зашевелился, и Тон продолжил:

— Так вот, когда кто-то из наших умирает, мы вешаем кристалл в стеклянном лабиринте Ухана — большую или поменьше прозрачную подвеску сложной огранки. Они качаются там в потоках воздуха и света, переливаются и звучат. В этой непередаваемо грустной мелодии — голоса всех ушедших от нас, в этой игре света и тени — наши жизни, равно состоящие из добра и зла, из порядка и хаоса. Рядом качаются разноцветные кристаллы — их вешают в память о своих друзьях, о дорогих тебе людях. Лорды Дилайны редко признаются в своих чувствах при жизни. Они предпочитают выражать свою любовь и преданность после смерти дорогого им человека. Так безопаснее. Надежнее. Вечнее. Когда я верну себе Дилайну — а я ее верну — повешу кристалл в память о Сиде.

— Обещаете? — даже не оборачиваясь, Тон чувствует, сколько проглоченных слез в этом слове.