Аплодисменты - Людмила Гурченко

Был теплый осенний вечер 1979 года. Никита Михалков пригласил меня на чтение пьесы. В узком кругу знакомых людей свою пьесу читал Сергей Владимирович.

— Пап, я хочу тебе дать прочесть одну рукопись…

— Никит, прошу тебя, без дополнительных нагрузок… Я залился чужими рукописями… у меня э-эт-того чтива… — услышала я в перерыве между актами пьесы.

Пьесу прочли, обговорили. Настроение было веселым, без спадов и глубокомысленных молчанок. У меня на душе было легко и спокойно. Никакого зажима. Никита отошел в угол и стал копаться в стопке белых листов. За километр я бы могла узнать свою истерзанную и измученную рукопись. Всю мою семью с полным правом можно было бы назвать первопечатниками. Взяли напрокат пишущую машинку «Москва» без двух букв. Переругались, перессорились, пока получилось то, что сейчас листает Никита Михалков. Господи, как же бьется сердце, какой позор, зачем я взялась не за свое дело, сейчас будут ухмылочки, незаметная кривизна в уголках губ… Только бы не потерять сознание от жуткого сердцебиения… что там бомбежки, тригонометрия, премьеры и все вместе взятые «моторы»!.. Вот что значит — человек занялся не своим делом.

— Люся, прочти…

— Не могу, нет, Никита, не могу… боюсь, ты сам, лучше ты…

Я вижу, он выбрал главу — «Папа вернулся». Именно с нее 8 августа 1978 года я начала «Мое детство»…

Никита неточно передавал речь моего папы, но реакция сразу была очень веселой и непосредственной. Вокруг все очень доброжелательны. Я не обманываюсь. Это придало мне сил, и я продолжала читать сама. «Еще что-нибудь про-о-чти», — сказал Сергей Владимирович. Я набрала побольше воздуху, рванула подряд три главы «Деревня»… И моя рукопись улетела к добрым людям в журнал «Наш современник». Не знаю, как бы сложилась судьба «Моего взрослого детства», если бы не тот вечер.

Делать добро! Разве это не говорит о широте души, о безграничности таланта, когда ничто и никто не ущемляет твоего "я"? Того вечера я не забуду никогда! Забывать о добре — грех. После таких минут опять летишь, и опять рискуешь, и опять не унимаешься!

Недавно я прочла у А. В. Луначарского: «Не все мы похожи на Маркса, который говорил, что поэты нуждаются в большой ласке. Не все мы это понимаем, и не все мы понимали, что иногда ничего так не нужно, как душевное слово». Это было сказано в годовщину смерти поэта Маяковского.

Новая роль, новая картина, новый режиссер. Впереди полгода новой жизни. Полгода. Ну что ж… Делаю сильный вздох, и вдруг пронзает знакомая боль: а что если через эти полгода вновь наступит бескалендарное «время грез»? Помнишь, не забыла? Смотри, не забывай. Уйди, уйди, милая горечь. Это несправедливо, не надо так. Ну хочешь потом, потом потолкуем. Пойми, мне сейчас нужно готовить себя к новой жизни, к новой роли… Сажусь в кресло к новому гримеру. Сердце — стук-стук…

Что? Меня к телефону? Забыла позвонить домой, ведь надо было. Надо было, надо было… Ах ты… Как только переступаю порог проходной студии — все из головы вон — дом, семья…

Однажды на встрече со зрителями Никита Михалков сказал, что есть актрисы, которые семью, ребенка не променяют на хорошую роль, и, покосившись в мою сторону, сказал, что «она» за хорошую роль может поджечь свой дом, сама принесет керосин, — потом будет раскаяние, суд, но роль она сыграет. Я тогда, аж, сжалась вся. Да нет, не подожгла бы я дом, конечно. И все же это правда. Все мои недуги в работе излечиваются. Но если что-то не так в работе — дом меня не излечит.

Дом, мой дорогой дом, прости. Прости меня, любимая семья, за то, что ты в жизни для меня не главное. Но вы, мои драгоценные, уже свыклись и никогда не в обиде. Мы тихо и мирно живем. У нас по-прежнему в доме кот и собака. У нас все по-старому, все как прежде, но без папы. Без папы.

5 июня, в день рождения Маши, к нам в дом забрел маленький серый облезший котенок. Маша прижала его к сердцу и умоляющими глазами посмотрела на Лелю.

— Не нужен он нам, он не пушистый, и «Лицо» у него треугольником.

— Ах ты, Леличка, ах ты миленькая какая… Вот дедушка никогда бы не выгнал такого маленького, беззащитного… да еще в мой день рождения, ведь он сам пришел…

И кот остался. Назвали его Серый. Никто ничего умнее не смог придумать. У Маши дедушкина доброта и любовь к животным. Семья наша разрослась. Теперь у нас в доме Маша + Саша. Саша Королев — красивый, сероглазый, самостоятельный молодой человек. Учились вместе в школе, так что никаких «сюрпризов» от Маши ему не будет. Друг друга «знают як следуить быть».

А 22 сентября 1982 года я пришла с озвучания «Вокзала». Было очень холодно. Я, точно как мой папа, полезла в кипяток — согреваться. Я ни о чем конкретном не думала, просто тупо и устало смотрела в потолок… Сколько раз потом я ни представляла себе тот момент, не могла воспроизвести, что же было до того… как залаял наш пес, длинношерстный тойтерьер со странным для мальчика именем — Бабочка; как нервно хлопнула наша входная дверь, и потрясенный, неузнаваемый голос моего мужа возвестил: «Мальчик! Мальчик! У Маши мальчик!»

Бывают минуты, когда в течение часа испытываешь жуткое ощущение, страсти — и, наверное, проживаешь не один час — бесконечность часов! В такой стрессовый час время исчисляется не минутами, а захлебывающимися ударами сердца. В один момент я увидела себя в зеленом платье, в красных мушкетерских туфлях, идущей по Арбату! Ну-ка скажи мне тогда: ты будешь бабушкой! — Вы что, дорогие товарищи! Я — бабушка?!

Сбылась моя тайная мечта — мальчик! Никто не знал, как мне самой хотелось иметь мальчика! Я мечтала назвать его самым красивым на свете именем — Марк! Но родилась, добрая, хорошая Машенька. Когда до отчаяния сознаю, что я плохая мать, — начинаю впопыхах наверстывать упущенное, подлизываться и угождать. Но в этой профессии потери не наверстаешь. Мать — это всегда. Ежеминутно, постоянно. И природа, обойдя меня, наградила мою дочь талантом — быть матерью. Вот она — настоящая, прекрасная мама. Я ей завидую. У нее сын Марк. Марк!

— Мам, интересно, будет у него что-нибудь от нашего дедушки, как ты думаешь?

— А что бы ты хотела?

— Ой, мам, ну… чтобы он был сильным, как наш дед… ну, добрым… чтобы любил людей…

— Рыб, на ночь коляску ко мне в комнату завези. А сама поспи, отдохни. Ты знаешь, Люся, казалось бы, крошка, а мы с ним так друг друга понимаем…

— А он у тебя пока не спрашивает: прабабушка Леля, как вы себя чувствуете в этом качестве?

— Ох, не напоминайте мне… Я на него смотрю, как будто это — ты, маленькая, или Маша. У меня ведь мальчиков не было, одни девочки, одни вы… Э-эх, глупые вы, ничего-то вы не понимаете…

Мама улыбнулась чему-то своему, тайному, так, как бывало в моем детстве на Первое мая… На глазах у нее блестели слезы… Она повернула к нам свою большую теплую спину и тихо пошла к себе в комнату.