Аплодисменты - Людмила Гурченко

В двадцать лет, когда зашумела веселая картина, мне сказали впервые: жаль, что родилась я не в той стране. Потом я это слышала неоднократно, и меня это сильно ранило. Что значит «не в той стране»? Но с течением своей качелеобразной биографии, я все больше и больше понимала, что, конечно, родись я в другой стране, моя судьба сложилась бы совсем по-другому… А вот уехать в другую страну… Впрочем, это все отвлеченные, абстрактные рассуждения. Хотя в своеобразную, пусть и миниэмиграцию, я уже переживала — тогда, когда впервые уехала из родной семьи, родного города. Когда улетела в новый чужой мир, где хотя и не было языкового барьера, но ведь все остальное-то было: и новое место, и новые люди, и необходимость утверждаться. Эмиграция, пусть даже такая небольшая, как моя, есть драма. И я эту драму по-своему пережила, переварила. И, кроме того, она, как и безработица, как твоя никому «ненужность» — есть большая школа смирения. Это я понимаю сейчас, хотя раньше мне казалось, что эмиграцией можно считать только жизнь в чужой стране. И еще. Я думаю, что невозможно жить тамг, где может пропасть надежда, что тебя выслушают. Ведь твой язык, твой личный образ мыслей и словообразований — это твое лицо. Но разве, попади я даже в любые роскошные условия жизни личной, смогу я как актриса, как профессионал сказать что-то свободно на чужом языке и понять тонкость языка, прелесть его… Ну, фразу, допустим, Феди Протасова: «Вы меня простите, князь, но я встал в такое положение в обществе, что малое и давнишнее знакомство с вами не дает мне право на ваше посещение, если у вас до меня нет дела… В чем оно?» Так что тот человек, который сказал мне ту фразу в мои двадцать лет, был прав. Если желать иной судьбы, надо было родиться не в этой стране. Точнее, я бы сказала по-другому: надо было родиться не в этом государстве. Ведь государство — это еще не моя милая Родина. Однако родилась я именно здесь, именно в этом государстве. И я терплю все его недостатки. Терплю периодически пустые прилавки. Нехватку товаров для женщин — даже считаю, что нехватка будоражит фантазию, рождая новые, никому прежде не ведомые, наряды и фасоны. Очень люблю еще существующих широких и бескорыстных людей — думаю, что на мой век их хватит. И рада, что не увижу изменившихся русских, тех, о которых княгиня Мещерская, отвечая на вопрос: «Изменились ли русские за рубежом?» — сказала: «Все русские стали очень жадными и скупыми. Совершенно офранцузились». Рада, что мой папа ушел из жизни необманутый, в полной уверенности, что честно служил и защищал свою страну, «где так вольно дышит человек».

Один очень умный, очень тонкий человек — короче, один академик, прочитав «Аплодисменты», сказал мне: «И все же тут что-то не так. Были, думаю, причины более глубокие. Тогда у вас был такой мощный взлет, такой мощный… и вдруг вы совершенно исчезли… Нет… должно было присутствовать насилие. А?» Это проницательное — «насилие» — молниеносно проникло в притихшую тайну души. И так ее взбудоражило. Так ее разбередило… Представьте, я даже не изменила выражения лица, не убрала улыбки. Но руки мои засуетились. Начали переставлять ненужные предметы. А мозги сообразили: такой человек, конечно, приметит и суетливость рук. Я так и не овладела с годами изощренностью обмана, когда врут и смотрят при этом прямо в глаза. Но если бы довелось ему тогда заглянуть в мои глаза, академик сразу бы ощутил: собеседница недоговорила что-то важное. Не досказала. На большее тогда меня не хватило. Да и не было тогда подходящего, «революционного» момента. Попробую договорить сейчас. Вчера это было еще невозможно. Завтра уже совсем будет тошно от всяческих откровений… «выносов на свет». А сегодня… Ну, может быть, какой-то человек — с тонкой душой, интересующийся людьми с причудливыми судьбами, с даром необычайной выживаемости — захочет узнать то, что по причине жестких законов времени было недосказано. Так что попробую…

Я еще написала эту «Прекрасную и удивительную жизнь» потому, что меня взяло зло! Зло! В Америке хотели издать «Аплодисменты». Но там, в Америке, нужна, как водится, предварительная реклама. Желательно острая статья. Американка, устроитель издания, уверила меня, что остроты хватит: мои близкие друзья-кинематографисты в Москве рассказали ей, что я десять лет не снималась потому, что лечилась от алкоголизма… Ну, что тут прикажете делать? Молча дослушать, пожать плечами, собрать свои «манатки» и уйти? А дома уж, наедине с валидолом и снотворным выживать, перетерпевать, замыкаться, перерабатывать? А лучше поплакать. Горько, всласть! Да только слез нет. Совсем нет. А те, что в тайниках, — они только для ролей. А значит, только для вас, милые мои зрители. Только для вас.

САД ЭРМИТАЖ

Ах, как бы мне хотелось написать историю об одной актрисе, которая жила в некотором царстве, в некотором государстве. Написать историю с фантастическими ситуациями и захватывающими переживаниями. Но этого я, увы, не смогу. Не сумею. Хотя история эта случилась со мной на самом деле. И не в некотором царстве. А в моем родном советском государстве…

Случилось это вскоре после выхода на экраны все той же «Карнавальной ночи». Я говорю «все той же» как в том анекдоте про одного крупного начальника, которому здорово надоел своими звонками подчиненный. Подчиненный это почувствовал, он был не дурак, обладал чувством юмора и решил обратиться к начальнику так: «Уважаемый товарищ Иванов! С вами говорит трижды надоевший Петров». Начальник рассмеялся и выслушал. Так что, извините, уважаемые зрители. К вам со своим небольшим рассказом обращается трижды надоевшая актриса из трижды надоевшей веселой комедии, которая вынесла ее на гребень волны, а вскоре безжалостно выбросила на пустой берег. Впрочем, и это вы тоже слышали трижды. Но вот — еще вам не известное.

В Зеленом театре сада «Эрмитаж» давали программу с участием артистов, в то время очень дружественных нам социалистических стран. От нашей страны было мое участие. Я любила красивый деревянный узорчатый зал сада «Эрмитаж». И пела в нем с удовольствием. Нравились мне все музыканты нашего оркестра. А я нравилась им. Меня любили все зрители в зале. После песен из фильма, «на бис» — спела песню Анатолия Ленина «Московские бульвары».

Жизнь иногда устраивает также пируэты… Надо же было Никите Михалкову, подбирая музыку к титрам в фильме «Пять вечеров», напасть в архивах радио именно на эти «Бульвары»:

На бульварах московских зеленыхТак чудесны закат и рассвет.Для студентов, детей и влюбленныхЛучше места, наверное, нет…

Эта невинная песня каждый раз переносит меня в то особое время. А я уже заметила: если в самые неподходящие минуты жизни из памяти извлекается одно и то же событие, то оно и есть суть, завязка многого последующего. Исполнив «Бульвары», я влетела за кулисы к обожаемым коллегам. Опытные артисты знали, что такие молниеносные успехи так же молниеносно и проходят. Потому смотрели на меня тепло и немножко грустно. А молодые вглядывались: что же в ней такого особенного? Почему она вдруг в такой моде. Это было так. Я была в моде. Меня никто не наставлял. Никто не выстраивал. Я взяла эту моду из воздуха времени. Только тогда я ничего этого не понимала. Это я сейчас такая умная.