Личный мотив - Клер Макинтош

– Невероятно, – сказал он и посмотрел на меня так, будто видит в первый раз. – Ты просто потрясающая, Дженна.

Я чуть не лопнула от гордости и, взяв его за руку, потащила к миссис Бичинг, которая говорила с ним о художественных колледжах, стипендиях и менторстве в искусстве. А я просто сидела и смотрела на отца, который считал меня потрясающей.

Я рада, что его больше нет рядом. Было бы ужасно увидеть разочарование в его глазах.

Бетан все еще рассматривает пейзажи, которые я сняла в заливе.

– Нет, Дженна, честно, классные фотографии. Собираешься их продать?

Я готова рассмеяться, но вижу, что она даже не улыбается, и понимаю, что Бетан серьезно предлагает это.

Я не уверена, что это в принципе возможно. Ну, наверное, все-таки не конкретно эти снимки – я продолжаю экспериментировать, подбирать правильное освещение, – но если над ними поработать…

– Может быть, – говорю я и сама себе удивляюсь.

Бетан прокручивает оставшиеся фотографии и хохочет, когда натыкается на свое имя на песке.

– Так это же я!

Я краснею.

– Я тренировалась снимать что-то на природе.

– Мне очень нравится. Можно я это куплю?

Бетан держит камеру, вытянув руку, и любуется снимком.

– Не дури, – говорю я. – Я тебе его распечатаю. Это самое малое, что я могу для тебя сделать: ты была так добра ко мне.

– На почте в деревне есть одна из таких машин, там можно распечатать, – говорит Бетан. – Мне очень нравится вот эта, с моим именем, и еще вот эта – где снят отлив.

Она выбрала одну из моих самых любимых фотографий: я сняла ее вечером, когда солнце уже садилось за горизонт. Море здесь почти гладкое, мерцающее зеркало в розовых и оранжевых тонах, а окружающие залив скалы кажутся просто неясными силуэтами по обе стороны кадра.

– Я сделаю это сегодня после обеда.

– Спасибо, – говорит Бетан. Она кладет камеру набок и поворачивается ко мне лицом; я уже знаю этот серьезный, проницательный взгляд. – А теперь позволь мне сделать кое-что для тебя.

– Перестань, – говорю я, – ты и так уже столько…

Решительным жестом Бетан отмахивается от моих возражений.

– Я тут перебирала свои пожитки, и есть кое-какие вещи, которые мне не нужны. – Она показывает на два черных пластиковых мешка, стоящих возле двери. – Там ничего особенного: подушки и покрывала еще с тех времен, когда мы переоборудовали стационарные трейлеры, что-то из моих вещей, в которые мне уже никогда не влезть, даже если я до конца своих дней откажусь от шоколада. Не какие-то модные штучки – бальные платья у нас в Пенфаче особым спросом не пользуются, – а просто несколько пар джинсов, свитера да платья, которые мне не следовало покупать.

– Бетан, ты не можешь отдать мне свою одежду!

– Да почему, скажи на милость?

– Потому что…

Она смотрит мне прямо в глаза. Я не выдерживаю и умолкаю. Она такая естественная, что я не чувствую ущемленной гордости, да и просто невозможно изо дня в день таскать на себе одно и то же.

– Послушай, все это я по любому отнесла бы в благотворительный магазин. Посмотри и выбери, что тебе подходит. По-моему, вполне разумный подход.

Я покидаю парк трейлеров, нагруженная теплыми вещами и мешком того, что Бетан называет «элементами домашнего уюта». Вернувшись в свой коттедж, я раскладываю все это по полу, как рождественские подарки. Джинсы на меня великоваты, но под ремень будет нормально, и я едва не расплакалась от нежной мягкости флисового джемпера, который она отложила для меня. В коттедже стоит холод, и я постоянно хожу простуженная. Те немногочисленные вещи, которые я привезла с собой из Бристоля, – я ловлю себя на том, что перестала называть это место «своим домом», – пообносились и стали жесткими от соли и частой ручной стирки.

Но в самый большой восторг меня приводят «элементы домашнего уюта» от Бетан. Я драпирую потертый диван громадным лоскутным покрывалом в ярко-красных и зеленых тонах, и комната мгновенно преображается, становясь теплее и приветливее. На каминной полке у меня расположилась коллекция гладких, отполированных морем камней, которые я собрала на берегу, – я добавляю к ним вазу из мешка Бетан, предназначенного для благотворительного магазина, и решаю ближе к вечеру поставить в нее веточки ивы. Подаренные подушки отправляются на пол, к камину, где я взяла привычку сидеть, когда читаю или редактирую фотографии. На дне мешка я обнаруживаю два полотенца, коврик для ванной и еще одну накидку.

Я ни секунды не сомневаюсь, что Бетан не собиралась от всего этого избавляться, однако уже достаточно хорошо знаю ее, чтобы не задавать дурацких вопросов.

В дверь стучат, и я замираю. Бетан предупреждала меня, что сегодня должен зайти Йестин, но я все равно выжидаю – просто так, на всякий случай.

– Вы там дома?

Я отодвигаю засов и открываю ему. Йестин по своему обыкновению угрюмо здоровается, а я радушно приглашаю его войти. То, что я вначале принимала за пренебрежение и даже грубость, оказалось просто, как я потом поняла, отличительной чертой человека, который полностью замкнут в себе и больше беспокоится о благополучии своих коз, чем о впечатлении, которое производит на окружающих.

– Я привез вам немного дров, – говорит он, показывая на поленья, беспорядочно набросанные в прицеп его квадрацикла. – Вам не нужно выходить на улицу. Я сам занесу их в дом.

– Могу я предложить вам чашку чая?

– Два сахара, – бросает Йестин через плечо, широким шагом возвращаясь к своему прицепу. Он начинает накладывать поленья в ведро, а я ставлю греть чайник.

– Что я вам должна за дрова? – спрашиваю я, когда мы сидим за кухонным столом и пьем чай.

Йестин мотает головой.

– Это просто остатки того, что я привез для себя. И они недостаточно хорошие, чтобы брать за это деньги.

Дров, аккуратно уложенных возле очага, мне хватит по меньшей мере на месяц. Я подозреваю во всем этом участие Бетан, но сейчас я не в том положении, чтобы отказываться от таких щедрых подарков. Мне нужно думать о том, как иначе расплатиться с ним, а заодно и с Бетан.

Йестин отмахивается от моих благодарностей.

– Я бы не узнал этого места, – говорит он, оглядываясь на пестрое покрывало, на коллекцию ракушек и другие возвращенные к жизни сокровища. – А как вела себя эта плита? Не очень барахлила? – Он кивнул в сторону древнего изделия фирмы «Ага». – Эта штука может выделываться будь здоров.

– Нет, все было хорошо, спасибо.

Я едва сдерживаю улыбку. Я стала настоящим специалистом и возвращаю плиту к жизни за считаные минуты. Это, конечно, небольшое достижение, но я добавляю его к другим своим успехам и накапливаю их, словно когда-нибудь они в совокупности могут свести на нет мои неудачи.

– Ну, мне пора идти, – говорит Йестин. – На эти выходные к нам приезжают родственники, и по тому, как суетится моя Глинис, можно подумать, что ожидается визит особы королевской крови. Я сказал ей, что им все равно, чисто ли в доме и есть ли цветы в гостиной, но ей хочется, чтобы все было по высшему разряду.

Он закатывает глаза, и это, по идее, должно обозначать раздражение, но на самом деле интонации его теплеют, когда он заговаривает о своей жене.

– Это ваши дети приезжают? – спрашиваю я.

– Обе дочки, – отвечает он, – со своими мужьями и малышами. Тесновато будет, но ради своих не грех и потесниться, верно?

Йестин прощается со мной, и я смотрю ему вслед, когда квадрацикл уезжает, подскакивая на неровной дороге.

Я закрываю дверь и стою на пороге, оглядывая свой коттедж. Гостиная, которая всего несколько минут назад была такой уютной и приветливой, кажется пустой. Я представляю себе ребенка – моего ребенка! – играющего на ковре перед камином. Я думаю о Еве, о моих племяннике и племяннице, которые живут где-то своей жизнью без меня. Да, я потеряла своего сына, но у меня все равно есть семья, и неважно, что там произошло между нами, сестрами.

В детстве я прекрасно ладила с Евой, несмотря на четыре года разницы. Я смотрела на нее снизу вверх, а она, в свою очередь, заботилась обо мне и, казалось, нисколько не сердилась, когда младшая сестренка таскалась за ней. Мы были совсем разные: я с непокорной темно-рыжей копной на голове, и Ева с ее удивительно прямыми пепельно-каштановыми волосами. Мы обе хорошо учились в школе, но Ева была намного прилежнее меня, поэтому просиживала за учебниками еще долго после того, как я швыряла свои через всю комнату. Зато я больше времени проводила в художественной студии при школе или же на втором этаже нашего гаража – единственном месте, где мама разрешала мне заниматься лепкой и рисованием. Моя привередливая сестра воротила нос от таких занятий и пронзительно верещала, когда я гонялась за ней с расставленными руками, вымазанными в глине и красках. Я как-то назвала ее «леди Ева», и прозвище прилипло к ней, сохранившись даже через много лет, когда мы обе обзавелись своими семьями. Я всегда думала, что оно втайне ей нравилось: мне это было особенно заметно, когда я следила, как она принимает комплименты по поводу прекрасного званого обеда или красивой упаковки подарка.