Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке - Евгений Николаевич Поселянин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перенося церковное управление в Петербург, Петр нуждался в человеке, который бы действовал в его видах. Стефан Яворский расходился с ним во взглядах; Иов был стар и хил, и Феодосий назначен был «администратором дел духовных» – то было временное управление церковное, в ожидании Синода. Тут Феодосий, постоянно находясь в сношениях с Государем (тот брал его даже с собой в заграничное путешествие 1716–1718 гг.), понял все его взгляды и стал весьма влиятельным лицом.
Русская партия, не одобрявшая взглядов Феодосия, не уважавшая его нетвердую жизнь, была недовольна возвышением Феодосия. Царевич Алексей Петрович выражался: «Разве за то его батюшка любит, что он вносит в народ лютерские обычаи и разрешает на вся». Вот этот именно, легкий взгляд Феодосия на религиозные обязанности, кажется, и был, к сожалению, удобен для Петра. Единомышленники Алексея Петровича певали в лицо Феодосию стих, начинающийся словами: «Враг Креста Христова», и говорили, что, когда будут его ставить в архиереи, то пригоже будет эти слова петь при облачении. Учитель царевича, Вяземский, написал даже ноты к этому стиху и отзывался, что с радостью бы дал певчим за то, чтоб они пропели этот стих, пять рублей, «для того, что Феодосий икон не почитает».
Между тем Феодосий вошел в такой фавор, что значение его стало выше всех архиереев. При таких обстоятельствах он не забывал нисколько себя и умел выпрашивать у Петра материальные блага не только себе, но и своим родным.
По характеру, как мы видели из первых его жизненных шагов, кляузник, заносчивый, неуживчивый, он путался в чужие дела, со всеми перессорился, возбуждал против себя и светских лиц, и иерархию, знать и простолюдинов, белое духовенство и монашествующее.
Как бы предчувствуя, что такое всеобщее отношение к нему до добра его не доведет, он подал Государю прошение об увольнении его «на безмолвие» – то есть на покой, по той причине, что, как словами псалма писал он, «умножися паче влас главы моея ненавидящий мя туне», причем пространно излагал и причины ненависти к себе, вызванные будто бы принятыми им по духовному ведомству мерами.
Свое прошение он заключал словами: «Того ради, припадая к милосердию Вашего Величества, прилежно молю, – да будет повелено прочее время мизерного моего живота скончать мне в чернеческом безмолвии, да не горше что безвинно постражду».
Но Петр приказал поставить его архиепископом Новгородским, а когда основан был Св. Синод, сделал его первым вице-президентом Синода.
И в этом звании он не сумел изменить вызванного им к себе раньше недружелюбного отношения. На всех смотрел он свысока. «Только себя любил, – пишет о нем один архиерей, – а братию весьма ненавидел. Еще же по острожелчию своему денно-нощно вымышлял, как бы брату своему пакость сотворить, а иногда некий, кого поглотить».
Ходили слухи, что он с архимандритов и архиереев берет взятки, предоставляя им за то видные места. Народ же был раздражен его пышною жизнью, его прихотями, неприличными для архиерея и монаха.
Уже после падения Феодосия Казанский митрополит Сильвестр Холмский подал в Св. Синод в высшей степени интересное «объявление» о винах Феодосия, драгоценное в бытовом отношении.
Приведем некоторые места из этого «объявления», ярко рисующие самовластие, корыстолюбие и неприличие поведения Феодосия.
«Он, будучи в Москве, оставя церковные службы, и монашеское правило, установил у себя ассамблеи с музыкою и тешился в карты, шахматы и в том ненасытно забавлялся, якобы вместо всенощного бдения себе вменял, и других к тому понуждал.
И бывшим в Москве архиереям, также в московских монастырях архимандритам и последним маломощным игуменам, сочиня вседневную роспись, велел ассамблеям быть с различными потехами: и то-де миру не будет в тягость.
Да он же в московском подворье велел послушнику своему Тарасу с колокольни старинные колокола продать, чтоб не мешали ему во всю ночь в шахматы играть, потом довольно спать. Он же в палатах особливую себе немецкую баню сделал новым проводом, чтоб ни у кого такой не было, все потаенно.
Он же собою, без указу благочестивые и вечно достойные памяти его императорского величества, в Дмитрове городе старинный Борисоглебский монастырь приписал к себе вовсе с вотчинами и с крестьянами, и со всеми угодьями, а старцев того монастыря велел выбить вон безвременно, а оный монастырь разорил, бесстрашник, занапрасно.
Да он же, яко сущий бесноватый, будучи в Москве, на память великого святителя Алексея митрополита, в Чудове монастыре во время литургии в алтаре кричал бешеным своим голосом: “Ризничий чудовский, принеси ко мне Алексея чудотворца образ, который носят в крестном хождении”. И паки он же кричал нелепым гласом: “Ризничий, подай нож”. И, взяв нож, святителя помянутый образ положа на лавку, с гневом говорил хульные слова: “Некоторый-де безумный золотой сей оклад приложил” и резал проволоку. Едва смог. Однако, развращенный он желаемое получил, золотую цату оторвал чеканной работы и положил себе в карман нагло при всех. И о том дерзновении с плачем все зрящие удивлялись его похабству.
Он же, как получил милость в Синоде заседать судиею и, вымысляя наглостью своею, распечатав патриаршую ризницу, разобрав всякую святейших Патриархов рухлядь, похитил себе лучшие портищи, рясы теплые, мехи старинные, соболии под бархатом и под атласом, и старинные объяри, луданы большой руки, мехи старинных черно-бурых лисиц, часы золотые и иные портищи (предметы), дарил своих советников и прочих нескудно.
Ему же, гордому фараону, многие архиереи и архимандриты присылали в дар лучшие, и не малые, гостинцы повсягодно: Киевский, Сибирский, Нижегородский и Греческий дарили, чтобы всегда в милости его быти.
И как я прибыл в Санкт-Петербург, и он ко мне, лукавец, на квартиру приезжал, и я от келейных своих вещей дарил его различными вещами. Еще в Невском монастыре, в его же келье, взял он, архимандрит, у меня пятьдесят червонных келейных монет и обещал меня впредь миловать и охранять. И вместо охранения восстал на мя свирепо и мстил мне жестоко, а за что – не знаю. И пакости несносные чинил, и так озлился, яко же лев, рыкая, и искал меня поглотити и других возмутил на мя пакости чинить».
Конечно, здесь слышен раздраженный тон человека, который, между прочим, жалуется даже на то, что данная им Феодосию взятка не принесла жалобщику пользы. Но если в жалобе и есть, быть может, преувеличения, все же поведение Феодосия вполне странно.
Петр мог знать, мог и не знать
